Что двенадцать часов, что час ночи — Мацуко было все равно. Несли бы Сёдзо, мысленно поблагодаривший Тацуэ за избавление от своей собеседницы, тут же не поднялся со стула, Мацуко сидела бы едва ли не до утра.

Начались шумные сборы. Тацуэ, как гостеприимная хозяйка, стала извиняться, что не удерживает гостей: завтра с самого утра ей нужно объехать с визитами чуть не двадцать пять домов. А вечером прием в посольстве. Это было верно, но главное — ей хотелось поскорее прекратить разглагольствования Мацуко о задачах женщин в тылу. Было и еще одно обстоятельство —- пожалуй, самое важное, объяснявшее стремление Тацуэ пораньше выпроводить гостей. Из-за этого-то обстоятельства было особенно заметно, что глаза ее косили в разные стороны. Из-за этого она так резко говорила с Мисако, а за ужином была хмурая и отворачивалась от еды, как будто все претило ей, и лишь грызла огурцы из салата. Каждый месяц, в определенный период, у Тацуэ бывало такое нервическое состояние, из-за которого она на несколько дней укладывалась в постель. А перед этим в глазах ее появлялся какой-то особенный лихорадочный блеск, ее оригинальное лицо казалось необыкновенно привлекательным, и Кунихико в эти дни был просто очарован своей женой.

Кунихико, еще более любезный, чем при встрече, вместе с Тацуэ провожал гостей как радушный хозяин. Впереди всех шествовала Мацуко. Глядя на Сёдзо, который усаживался рядом с шофером, чтобы доехать в машине до станции, Кунихико улыбнулся ему и, с нежностью взглянув на жену, вдруг весело проговорил:

— А ведь это место Гитлера!

На баранке — большие и черные, как лапы у медведя, руки шофера в черных кожаных перчатках. Щиток с козырьком — приборная панель, на которой ярко светится только один круг — спидометр.

Сёдзо то посматривал на эти предметы, словно видя их впервые, то рассеянно глядел в лобовое и боковые стекла, за которыми в темноте возникала и мгновенно исчезала бежавшая навстречу ночная улица. Он не глядел в смотровое зеркальце. Лишь раз он случайно взглянул в него в тот момент, когда новенький светло-зеленый линкольн неожиданно тряхнуло, как раз возле красного фонаря — сигнала, что здесь ремонтируется улица. Но из трех женских лиц, мелькнувших перед ним в зеркальце, он заметил лишь лицо Марико, забившейся в угол. Она всегда возбуждала в нем любопытство, смешанное с жалостью и каким-то сомнением, когда он видел ее в обычном окружении. Интересно, о чем думает сейчас эта девушка? Как относится она к своему окружению? Он не мог равнять ее с Мисако, которая всему на свете предпочитала праздную жизнь и если и мечтала о чем-нибудь, то только о замужестве! Ничего общего не было у Марико и с Тацуэ. Она была старше Марико всего на семь лет, но отличалась проницательным умом, крепкой хваткой и знанием жизни и с помощью своего нигилизма научилась отметать от себя все, что могло причинить ей страдание.

А может быть, Марико самая обыкновенная, покорная и безропотная?.. Или она просто глупа? Да еще как глупа! Сёдзо и сам удивился, что сделал такой вывод, но ему стало не то чтобы неловко или жаль Марико, а скорее даже как-то весело. Он был похож на мальчишку, который выражает свою привязанность к младшей сестренке тем, что дает ей подзатыльник. Недаром Сёдзо еще в детстве привык смотреть на Марико и Мисако свысока, как на «малюток». Сегодня Сёдзо дружески поддразнивал Марико, возможно, пользуясь тем, что Эбата не пришел — очевидно, тот задержался у Масуи.

Когда они выехали на улицу Синдзюку, еще ярко освещенную, несмотря на позднее время, Мацуко вдруг пригласила его заехать к ним:

— Поедемте с нами дальше, к нам! Ведь еще рано!

Немного поколебавшись, Сёдзо отказался. Опять будут разговоры о Женском союзе национальной обороны и о мешочках с подарками для фронтовиков! Горничные вкладывают в эти мешочки записки и получают от солдат ответы. «Ну самые настоящие любовные письма! И представьте себе, некоторые вояки даже всерьез делают им предложения!» Нет, слушать эти рассказы Сёдзо больше не хотелось. И все-таки он, может быть, и принял бы приглашение Мацуко, если бы вдруг не вспомнил жалкого, растерянного паренька из лавчонки дешевых лакомств, прилепившейся к склону горы недалеко от меблированных комнат, где жил он сам. Несколько дней назад он видел, как этого паренька провожали на фронт; на рукавах у него были красные тесемки.

Возле станции городской электрички Сёдзо вышел из машины и сел в поезд. В поезде настроение у него было подавленное. Как можно сейчас вести праздную болтовню о войне? Тот, кто болтает, уже виновен хотя бы перед теми маленькими седовласыми старушками, которые, оставшись вдовами, одни растили своих сыновей, вырастили, собирались женить их и вот теперь должны с ними расставаться. Но не лежит ли еще большая вина на тех, кто спокойно слушает эту болтовню?

Здесь, на окраине, домишки были старенькие, приютившиеся на склонах плато. Казалось, что они вот-вот покатятся с горы. В одной из таких хибарок и жила продавщица дешевых лакомств, проводившая на днях сына на фронт. Под застрехой все еще висели три венка из бумажных цветов, которыми домик был украшен по случаю этого события.

Звезды в сумрачном небе казались колючими и холодными, как сама ночь.

Сёдзо чувствовал себя так, будто он устал больше, чем после напряженного рабочего дня, на душе было скверно, побаливала голова. «Кой черт меня туда понес! Долг вежливости? Чепуха! Просто я не в силах противиться соблазнам!» — размышлял он, поднимаясь в темноте по склону горы. Он сам себе был противен. Подняв воротник, он сплюнул и, горько усмехнувшись, пробормотал:

— Нет, это я настоящий дурак!

Глава восьмая. Летние облака

Отделение вело бой в рассыпном строю. Стрелки уже который раз залегали и вели огонь лежа. Метрах в трехстах впереди на невысокой дамбе виднелись купы чернозеленых акаций — такими они бывают в разгар лета на юге страны. Приставив учебные деревянные винтовки к плечу, резервисты старательно целились, выбирая стволы потолще, нажимали пальцем на спусковой крючок и делали вид, что медленно опускают курок.

Раздалась команда:

— Ползком вперед!

Прежде всего нужно было поставить винтовку на предохранитель. Затем, держа ее в правой руке, плотно прижать к телу и, действуя левым локтем, как веслом, носками ботинок отталкиваться от земли. Проделывая это, Сёдзо, точно червяк, полз вперед. От