ничтожество рабыни Своей; вот, отныне все роды будут называть меня блаженной». Бах дважды переложил эти и последующие строки на музыку; в нынешнем виде, вероятно, для рождественской службы в Лейпциге в 1723 году. Здесь религия, поэзия и музыка достигают одной вершины в благородном единстве.

Шесть лет спустя он вновь и вновь касался этих высот в «Страстях по святому Матфею». Переложение на музыку истории о страданиях и смерти Христа на протяжении веков было частью католического ритуала. Многие протестантские композиторы в Германии приспособили для этого форму кантаты; двое из них уже использовали в качестве текста Евангелие от Матфея. Бах написал по меньшей мере три «Страсти», последовательно следуя повествованиям Иоанна (1723), Матфея (1729) и Марка (1731). От последней сохранились лишь фрагменты. Иоганнеспассионата страдает от нелогичной последовательности сцен и смешения событий, а также от тевтонской склонности к громовым декламациям; но в поздних частях нежность и деликатность чувств, мрачная глубина созерцания трогают как ничто другое в музыке. Ария «Свершилось» — это глубокая передача важнейшего события христианской истории; лучшего испытания для композитора или художника и быть не может.

В Страстную пятницу, 15 апреля 1729 года, в Томаскирхе в Лейпциге Бах создал величайшее из своих сочинений. В этой «Страсти по Матфею» у него было хорошее немецкое либретто, основанное на относительно полном рассказе Матфея и переложенное местным литератором Кристианом Фридрихом Хенрици по прозвищу «Пикандер». Бах, по-видимому, сам написал текст для нескольких хоров. Некоторые считают эти припевы неоправданным прерыванием евангельского повествования; но, подобно хору в греческой пьесе, они дополняют драму комментариями и интерпретациями, а их мрачные гармонии одновременно выражают и очищают наши эмоции — две функции высшего искусства. В то время как большая часть музыки Баха — это провозглашение мастерства или силы, почти все «Страсти по святому Матфею» — это голос печали, благодарности или любви: в нежных припевах повторяющегося хорала, в деликатности арий, в призрачных мелодиях флейт, поющих словно из другого мира, в благоговейной сдержанности аккомпанемента, обвивающегося вокруг слов и среди голосов, как золотая и серебряная иллюминация средневекового миссала. Здесь Бах открывает нам глубины чувства и значения, раскрывающиеся в других местах только в самом оригинальном повествовании. Для нас, представителей западной цивилизации, эта трагедия остается самой трогательной из всех трагедий, поскольку она не просто представляет собой распятие благородного идеалиста нашими собратьями, но символизирует также его ежедневное распятие в христианстве и медленную смерть, во многих из нас, веры, которая любила его как своего Бога.

Баху почти удалось вновь коснуться в Мессе си-минор тех высот эмоций и артистизма, которые были достигнуты в «Страстях по Матфею». Но он не мог чувствовать себя в полной гармонии со своим новым предприятием. Евангельские страсти были корнем и стержнем протестантского вероучения, и Бах безвозвратно погрузился в это вероучение. Месса, однако, была разработкой римско-католической церкви; само Кредо безошибочно выражало приверженность «unam sanctam catholicam et apostolicam ecclesiam». Хотя лютеранский ритуал сохранил многое от римско-католической мессы, это многое было неудобным пережитком, который уже отказался от Agnus Dei. Во времена Баха и в его церквях месса частично заменялась кантатами, а остатки латыни постепенно устранялись из литургии. Страсти Баха исполнялись на немецком языке; он вставил четыре немецких гимна среди латинских стихов своего Магнификата; но Месса была настолько традиционно латинской, что любые немецкие интерполяции рисковали вызвать упрек в несоответствии. Он рискнул, написав четыре частичные мессы с такими немецкими добавлениями, но результат оказался неудовлетворительным. Он внимательно изучал католические мессы, написанные Палестриной и другими итальянцами. Его связи с дрезденским двором подсказали ему, что он может порадовать католического курфюрста, сочинив католическую мессу. Когда он отправил Августу III (1733) прошение о получении придворной должности и титула, он включил в него Kyrie и Gloria, которые позже стали частями Мессы си-минор. Король, по-видимому, не обратил на них внимания. Бах исполнил их в церквях Лейпцига; они были благосклонно приняты, и он продолжил (1733–38), добавив Credo, Sanctus, Osanna, Benedictus, Agnus Dei и «Dona nobis pacem». Когда все было закончено, получилась католическая месса. Вероятно, Бах надеялся, что Август III исполнит ее в Польше, но этому не суждено было случиться; она никогда не исполнялась в католических церквях. Бах представлял ее по частям, по разным поводам, в Томаскирхе или Николайкирхе Лейпцига.

Стоит ли говорить о нерешительных оговорках, с которыми мы восхищаемся этой массивной мессой си-минор? Мощь Баха во многом перекрывает смирение, которое должно быть присуще обращению к Божеству; иногда кажется, что он считал Бога плохо слышащим, поскольку тот так долго молчал на стольких языках. Kyrie тянется в своем грохочущем и запутанном безбрежном пространстве, пока, наконец, мы тоже не взываем «Eleison — помилуй!». Gloria часто изысканна в своем оркестровом сопровождении и переходит в прекрасную арию «Qui sedes ad dexteram Patris»; но затем она становится буйной с рогами в «Quoniam tu solus sanctus» и обрабатывает «Cum Sancto Spiritu» таким стаккатным громом, который, должно быть, заставляет Святого Духа трепетать, чтобы этот могучий тевтон не взял небеса штурмом. Как ни странно, Кредо, чьи доктринальные тонкости, разделяющие христианство, естественно, не поддаются музыке, порождает высшие моменты Мессы си-минор: «Et incarnatus est» и Crucifixus, где Бах вновь улавливает тихую благоговейность Страстей святого Матфея. Затем «Et resurrexit» вызывает все нетерпеливые fortissimi труб и барабанов, чтобы кричать и реветь от ликования по поводу победы Христа над смертью. Бенедиктус успокаивает нас своей нежной арией тенора и небесным скрипичным соло; оркестровое сопровождение Agnus Dei глубоко прекрасно; но «Dona nobis pacem» — это скорее доказательство силы, чем дар мира… Это откровенные реакции, не имеющие никакого критического значения. Только те могут в полной мере оценить Мессу си-минор, кто к христианскому воспитанию, не утратившему эмоционального подтекста, добавляет техническую компетентность, чтобы различать и наслаждаться структурой, тональностью и мастерством исполнения, разнообразием использованных средств, сложностью оркестровки и адаптацией музыкальных мотивов к идеям текста.

Некоторые профессиональные музыканты критиковали Баха еще при его жизни. В 1737 году Иоганн Адольф Шейбе (впоследствии капельмейстер короля Дании) опубликовал анонимное письмо, в котором восхвалял Баха как органиста, но полагал, что «этот великий человек был бы предметом восхищения всех народов, если бы он обладал большей утонченностью, и если бы его произведения не были неестественными из-за их вялого и запутанного характера, а их красота не была бы затемнена слишком большим искусством». Год спустя Шейбе возобновил нападки: «Церковные произведения Баха постоянно