горба, потому что жизнь — борьба!». Украинцы вот выбрали нас, чтобы смысл был. Америкосы — так те вообще со всем миром воюют! Арабы с евреями! Евреи с мусульманами. Христиане одной деноминации с другой! Все против всех! Война — это единственно возможное состояние мыслящей материи.

— Так есть же другие методы?

— Уже нет. Другие методы закончились, когда ты решил сюда поехать. Они оказались несостоятельными. «Лига Наций» не сработала. ООН не работает! Война — это единственный возможный выход! Так было. Есть и будет! И не спорь, а то въебу.

— Ну… Возможно.

Мы с «Айболитом» вернулись в дом к Адику, и я стал рассматривать его жилище. Он жил в доме с очень низкой крышей. Судя по простому интерьеру, который, вероятно, сохранился еще с семидесятых годов прошлого века, тут жили советские люди, которые с развалом большой страны перекочевали в Украину. Дом был практически целый, потому что в Клиновое прилетало намного реже, чем в Зайцево. На стенке висела фотография симпатичной девушки, которую пацаны не трогали. Эта фотография совершенно незнакомого нам человека была окном в другую мирную жизнь.

«Наверное, бабушка с дедушкой жили. С такой низкой крышей никто другой бы тут жить не смог», — думал я.

Глядя на эту фотографию, я пытался представить, как тут происходила жизнь. «Скорее всего, из года в год мужчина и женщина строили совместный быт, ходили на работу и жили от выходных до выходных. Праздновали праздники, которые были в семье и в большой стране СССР: 1 Мая! 9 Мая! 8 Марта и 23 Февраля! Новый год и Старый новый год. У них появились дети и они растили их. После дети выросли и разъехались, и постаревшие мужчина и женщина опять остались одни и приспособились к этому. Возможно, они продолжали помогать своим детям, а те стали привозить им внуков на лето. Иногда они собирались тут все вместе, вынырнув из рутинной повседневности. А потом был «Майдан», две тысячи четырнадцатый и теперь СВО. Где эти люди? Что с ними? За кого воюют их дети?».

— Ты опять за свое? — удивился вояка.

— Заткнись. Просто дай мне подумать про другую жизнь…

К счастью, три дня отдохнуть не получилось. Вечером этого же дня, на меня вышел по рации командир.

— Радуйся, «Констебль», — бодро сказал он. — Ты же просил себе помощника? И начальство услышало твои молитвы. Концепция руководства нашего взвода меняется. Теперь вы будете официально командовать вдвоем. «Горбунок» будет командовать боем, а ты будешь начальником штаба и заниматься всей административной и логистической деятельностью.

— Расстрельная должность? — напрягся я.

— Не так все драматично. Тебе просто нужно следить за личным составом, за подвозом и вывозом. Ты же сам говорил, что ты военный менеджер. А «Горбунок» — офицер. Пусть каждый занимается своим делом.

Должность начштаба подразумевала ежедневный доклад в пять утра в штаб об итогах дня. Примерно к пяти все возвращались на свои позиции, и, собрав всю информацию у командиров групп, мне становилась полностью понятна ситуация во взводе: с наличием или отсутствием БК, с убитыми и ранеными, с продуктами и водой и с кучей других непредвиденных вопросов.

— У нас там несколько пропавших без вести на данный момент. Займись этим. Пацанов дома ждут. Жены, дети, мамы и папы. Каждый боец должен быть найден и похоронен, — сразу напомнил мне командир.

— Принял, — ответил я и понял, что нужно будет время, чтобы адаптироваться к ситуации.

— Давайте, быстро грузитесь на такси, потому что утром уже нужно будет работать дальше. Там РВшники продвинулись, и у вас один фланг прикрыт.

— Мы лучше пешком, чтобы по дороге подумать.

— Как хочешь. Тебе еще с «Горбунком» нужно обязанности разделить. Он уже в курсе, что мы приняли такое решение.

С одной стороны, свершилось то, о чем я так долго мечтал и просил командира, а с другой стороны, военная часть меня восприняла это как понижение в должности и провал меня как командира.

— Я же не плохой командир? — замельтешил мой вояка.

— Не дергайся боец! Пора приступать к обязанностям. Тем более, теперь у меня полностью развязаны руки, и ты можешь воевать и резвиться!

— Вот это по-мужски! — одобрил вояка и пожал мне руку. — Вот это настоящий разговор. Жизнь — это движение!

Три месяца в полях привели меня к пику усталости и, скорее всего, командир это видел и чувствовал по моим разговорам, по выражению моего лица, по тому, как я нервничал и ругался, когда что-то не получалось. Агрессия — это один из главных признаков выгорания человека и превращение его в машину. Агрессия — это стратегия экономии душевных сил, и она проявляется, как это ни парадоксально звучит, от бессилия. Ты не хочешь понимать, что мир и люди не устроены по шаблону «правильно — неправильно» и что его практически невозможно загнать в какие-либо рамки. Но наступает такой момент, когда у тебя не хватает сил жить в условиях частичной неопределенности. Тебе хочется предсказуемости и шаблонов. Тебе хочется разумного порядка и правил.

И у тебя больше нет сил или возможностей объяснять, уделять время, разжевывать, сопереживать и понимать. Ты просто хочешь, чтобы было так, как ты придумал в своей голове!

Сначала агрессия начинает казаться наиболее эффективным способом влияния на окружающих, а после — единственно возможным. На этом круг замыкается. И чтобы опять вернуться к переговорам, необходимо увидеть, что агрессия нефункциональна. Это дает краткосрочный результат и долгосрочные разрушительные последствия. Личности требуется длительный курс реабилитации и восстановления. Это происходит на всех уровнях. На уровне отдельно взятого человека, группы лиц и на уровне стран, которые перестают договариваться и решают силой установить порядок и покой.

Сначала я воспринял приказ командира как разжалование, но постепенно понял, что командир по моей же просьбе просто спасал меня, понимая мое физическое и эмоциональное состояние. «Горбунок» был человеком, профессионально более подготовленным к должности командира боя. У него был свой, свежий взгляд. Командир, возможно, больше прислушивался к тому, что он говорит, так как воспринимал его как равного — офицера с большим военным боевым опытом, имеющим за плечами несколько компаний. С его назначением нам действительно стало проще воевать по многим причинам. Больше всего меня радовало, что мы смотрели на войну и поставленные перед нами задачи практически одинаково. Пока я шел от Зайцево и болтал с «Айболитом», плюсы этой ситуации становились для меня все яснее и выпуклее.

Мы стали работать, как и прежде дополняя друг друга и на условиях взаимозаменяемости, где это было необходимо и возможно. Мы знали личный состав