выступить в Олберт-холле на митинге, устроенном Советом профсоюзов, заболел инфлюэнцей и, по его настоянию, был заменен Дэвидом. Речь Дэвида перед аудиторией в пять тысяч человек была «гвоздем вечера», она отличалась пламенным воодушевлением, глубоким чувством и острой меткостью выражений. Как ни парадоксально, но блестящее выступление в один тот вечер привлекло к нему больше внимания, чем все усердные труды за предыдущие два года. Он стал заметной фигурой на разного рода конференциях. Это он составил для Совета профсоюзов докладную записку о национализации рудников. Его статья «Электричество и прогресс» была прочитана в Америке на конференции Рабочей партии. Потом он был избран главным представителем шахтеров в комиссию, пересматривавшую вопрос о затоплении шахт. Осенью 1928 года он состоял уже членом фракции лейбористов в парламенте и наконец в начале 1929 года достиг вершины успеха: он был выбран в Исполнительный комитет Союза горнорабочих.

Дэвид был полон надежд. Он чувствовал себя прекрасно, чувствовал, что голова у него свежа, что он справится с каким угодно количеством работы. И ему казалось, что обстоятельства складываются благоприятно, как никогда. Правительство было при последнем издыхании, уныло готовилось уйти. Страна, которой надоели косность режима, избитые фразы и старое, твердолобое правление, устремляла ищущий взор к новым горизонтам. Наконец-то сквозь ограниченность и равнодушие обывателей начинали пробиваться сомнения в разумности той политической и экономической системы, которая не способна устранить нужду, лишения, безработицу. Стали распространяться новые и смелые идеи. Люди больше не отступали в ужасе перед утверждением, что капиталистический строй оказался несостоятельным. Росло убеждение, что никогда не перестроить мир путем насилия и экономического угнетения наций. Безработных больше не клеймили кличками «лентяи» и «подонки общества». Лживые ссылки на «международное положение» стали любимым предметом шуток в мюзик-холлах.

Дэвид верил всей душой, что его партия восторжествует. В этом году предстоят выборы, их необходимо провести под лозунгом «Решить вопрос о копях!». Ведь партия взяла на себя такое обязательство. И какая же высокая задача – помочь шахтерам и упрочить благосостояние страны!

В одно ясное апрельское утро Дэвид в превосходном настроении сидел у окна в своей комнате, просматривая газету. Была суббота. Он рассчитывал утром поработать над докладом о новых достижениях для секции электрификации, но неожиданно планы его были нарушены: зазвонил телефон.

Он ответил не сразу, так как обычно к телефону подходила миссис Такер, но телефон продолжал звонить, и он отложил газету и, выйдя на площадку, снял трубку. Донесся хрипловатый и резкий голос Салли, – Дэвид сразу узнал его.

– Алло, алло, – говорила Салли. – Вы, видно, страшно заняты, я вот уже целых пять минут не могу дозвониться.

Дэвид со смехом прокричал в трубку:

– Салли!

– Ага, узнали?

– Вас ни с кем не спутаешь.

Оба расхохотались, и Дэвид спросил:

– Где вы находитесь?

– В гостинице Стентона, знаете – возле Британского музея. И Альф со мной!

– Но что вы делаете в Лондоне, скажите, ради бога?

– Вот в чем дело, Дэви, – отвечала Салли. – Я выхожу замуж. И решила, раньше чем мы с папой расстанемся, прокатить его в Лондон. В Кристалл-паласе открывается выставка голубей, и папе хотелось ее посмотреть.

– О, это великая новость, Салли, – сказал Дэвид, удивленный и обрадованный. – А кто же он? Я с ним знаком?

– Не знаю, Дэвид. – Голос у Салли был счастливый и чуточку самодовольный. – Это Дик Джоби из Тайнкасла.

– Дик Джоби! – воскликнул Дэвид. – Ого, Салли, это блестящая партия!

Салли молчала, но он чувствовал, что она довольна. Она сказала:

– Я хочу вас видеть, Дэвид. И Альф тоже. Хотите закусить с нами сегодня? Так слушайте, мы днем идем в Кристалл-палас, но вы можете прийти завтракать с нами в гостиницу. Приходите сейчас, Дэвид!

Дэвид подумал: «Доклад подождет».

– Ладно! – прокричал он в трубку. – Приеду около двенадцати. Да, да, Салли, я знаю, где отель Стентона. Приеду!

Он отошел от телефона все еще улыбаясь. Салли всегда приносила с собой атмосферу какой-то неугомонной жизнерадостности, от которой становилось легко на душе.

В половине двенадцатого он доехал в метро до Музейной станции и прошел пешком по улице Теккерея до тихой и невзрачной на вид гостиницы Стентона в Уоберн-сквере. Утро было ясное, в воздухе чувствовалась весна, деревья уже оделись листвой, и в сквере весело шумели воробьи у скамейки, где какой-то старик кормил их крошками. Даже в гудках проезжавших такси слышалось что-то веселое, как будто и они радовались весеннему дню. Дэвид пришел в гостиницу за несколько минут до двенадцати, но Альф и Салли уже ожидали его в холле. Они сердечно поздоровались с ним. Дэвид несколько лет не видел Альфа Сэнли, но за это время Альф мало изменился. Разве только усы еще больше побурели от табака и обвисли, лицо еще больше пожелтело да искривление шеи стало заметнее. Но он остался все тем же славным, простым, упрямо-безалаберным человеком. На нем был приличный случаю черный костюм, слишком новый, который к тому же был ему несколько широк, новенький галстук и ботинки, должно быть тоже новые, так как они скрипели при каждом его движении.

А Салли изменилась. Унаследовав, видно, от матери склонность к полноте, она сильно растолстела. Кисти рук были окружены, как браслетами, валиками жира, и лицо ее заметно округлилось. Заметив удивление Дэвида, которое тот безуспешно старался скрыть, она усмехнулась:

– Что, потолстела я немного, да? Ну да это все равно. Идем завтракать.

Они уселись в тихом ресторане за столик, освещенный солнцем, и завтракали холодным мясом и салатом. Холодное мясо с салатом было очень вкусно, и поданная затем ватрушка с ревенем – тоже. Салли ела много и с аппетитом; одна выпила бутылку вина. Ее пухлое лицо разрумянилось, она, казалось, вся расплывалась от удовольствия, которое доставляла ей вкусная еда. Окончив, она удовлетворенно вздохнула и без всякого стеснения отпустила посвободнее свой кушак. Дэвид, сидя напротив за столиком, улыбался ей:

– Итак, значит, вы выходите замуж. Да, когда-нибудь это должно было случиться.

– Дик – славный малый, – сказала Салли со вздохом. – Ничего особенного собой не представляет, но лучше многих других. Могу сказать – я счастлива. Понимаете, Дэвид, мне начинает надоедать бродячая жизнь. Я колесила с труппой по Пэйн-Гоулдскому району до тех пор, пока у меня голова не пошла кругом. Мне надоели летние Пьеро и зимние пантомимы. И, кроме того, я стала безобразно полнеть. Через год-другой я буду годиться только для роли царицы фей. А я, пожалуй, предпочитаю любовь Дика любви злого духа. Хочу осесть на одном месте и жить спокойно.

Дэвид насмешливо смотрел на нее, вспоминая беспокойные искания ее ранней юности, страстное