– А как же насчет великих стремлений, Салли?

Она благодушно засмеялась:

– Они тоже немножко заплыли жиром, Дэвид. Вам бы хотелось видеть меня такой, какими изображают в романах героинь, и чтобы мое имя огнями сияло на Пикадилли. – Салли перестала смеяться и покачала головой, затем подняла глаза и в упор посмотрела на Дэвида: – Этого достигает одна из миллиона, Дэвид. А я не оказалась такой счастливицей. Может быть, у меня и есть капелька таланта, но теперь с этим кончено. Думаете, я до сих пор этого не понимала? Дайте мне настоящую роль – и я окажусь для нее негодной.

– Ну, в этом я вовсе не уверен, Салли, – запротестовал Дэвид.

– Вы не уверены, а я уверена, – отвечала она с оттенком былой горячности. – Я пробовала – и знаю, на что способна. Все мы приходим на сцену с большими ожиданиями, Дэви, но очень немногие достигают того, чего ожидали. Счастье, что я остановилась на пол пути и нашла подходящее пристанище.

Наступило молчание. Салли быстро успокоилась, в глазах ее потух огонь, но она оставалась необычайно серьезной. Она рассеянно играла ложкой, рисуя ею узоры на скатерти. Лицо ее омрачилось, как будто она что-то вспомнила и это лежало у нее на душе. Вдруг, решившись, она посмотрела на Альфа, который развалился в кресле, надвинув на глаза котелок и орудуя зубочисткой, только что сделанной из спички.

– Альф, – сказала она, что-то обдумывая, – мне надо поговорить с Дэвидом. Погуляй несколько минут в сквере.

– Что?! – Альф выпрямился в кресле и с изумлением смотрел на нее во все глаза.

– Мы с Дэвидом будем ждать тебя здесь, – настаивала Салли.

Альф кивнул головой. Слово Салли было для него законом. Он встал, поправил на голове шляпу. Глядя ему вслед, Салли размышляла вслух:

– Хороший он у нас. Не человек, а золото. Слава богу, теперь я могу избавить его от свинцовых белил. Я покупаю ему бунгало в Госфорте. Дик сказал, чтобы я не жалела денег. Я поселю там Альфа, и пускай себе разводит голубей сколько ему угодно.

У Дэвида от ее слов потеплело на душе. Его всегда трогали проявления великодушия и отзывчивости. И он видел то и другое в нежности Салли к отцу, этому старому человеку в черном, плохо сидевшем костюме, скрипучих ботинках и новом галстуке.

– Вы молодчина, Салли, – сказал он. – Вы, вероятно, за всю свою жизнь никогда никого не обидели, никому не сделали больно?

– Не знаю. – Салли была по-прежнему серьезна. – Боюсь, что, может быть, сейчас я вам сделаю больно.

– Каким же это образом? – спросил с удивлением Дэвид.

– Вот видите ли… – Она остановилась, открыла сумочку и медленно вынула из нее какое-то письмо. – Мне надо вам кое-что показать. Ужасно не хочется… Но я должна, вы возненавидели бы меня, если бы я этого не сделала… – Снова пауза. – Я получила весточку от Дженни.

– От Дженни? – ахнул Дэвид.

– Да, – подтвердила Салли тихо. – Она прислала мне вот это письмо. – И, ничего больше не говоря, протянула ему письмо.

Дэвид машинально взял его. Плотная сиреневая бумага с зубчатыми краями, сильно надушенная, была исписана круглым, детским почерком Дженни. На конверте с темно-лиловой подкладкой указан адрес отправителя: отель «Эксцельсиор», Челтенхем, – и дата. Письмо было послано несколько недель тому назад.

«Дорогая моя Салли! Чувствую, что мне следует взяться за перо и прервать долгое молчание, которое объясняется больше всего тем, что я была за границей. Уж не знаю, что ты обо мне подумала. Но подожди, пока я все тебе расскажу. Когда я была в Барнхеме, я прочла в газете объявление, что пожилой даме требуется компаньонка. Ну, я просто для забавы написала и, к своему удивлению, получила очень любезный ответ и деньги на проезд до Лондона. Я поехала к этой даме, и, понимаешь, дорогая, она и слышать не хотела о том, чтоб я отказалась. Она уезжала за границу, в Испанию, Италию, и в Венецию, и в Париж. У нее белоснежные волосы и чудные кружева, и такие красивые добрые глаза, а платье на ней было цвета мов![17] Ты не можешь себе представить, как я ей понравилась. Она все твердила: „Вы такая милочка, я вас не отпущу“. Одним словом, пришлось мне остаться. О, я знаю, что поступила дурно, но я не могла устоять против поездки за границу. Милочка, мы побывали везде – и в Испании, и в Италии, и в Венеции, и в Париже, и даже в Египте. И какой шик! Повсюду наилучшие отели, слуги кланяются и ногами шаркают. Во всех чужих городах ездили в оперу. И представь себе: ложа и графы в мундирах! Миссис Венситтер ни на шаг меня от себя не отпускает, она меня обожает. Она говорит, что я ей – как родная дочь. И в завещании меня упомянула. Я только читаю ей вслух и езжу с ней на прогулки и в гости и все такое. Ну и цветы расставляю в вазах. Везет мне, не правда ли, Салли? О, я ни за что на свете не хочу вызывать в тебе зависти, Салли, но если бы ты только могла видеть, как мы шикарно живем, у тебя бы глаза на лоб полезли! Я рассчитывала устроить так, чтобы с тобой увидеться, но мы пробудем здесь, на водах, всего несколько дней, потом опять уедем. Милая, милая Салли, мне живется очень весело, я бы хотела, чтобы тебе так повезло, как мне. Целую ма, и Филлис, и Клэрис, и па, и, конечно, тебя. Если увидишь Дэвида, скажи ему, что я иногда о нем думаю. У меня теперь никого нет, Салли, это ты тоже ему скажи. Я нахожу, что мужчины – скоты. Впрочем, он не такой, он был добр ко мне. Кончаю письмо, так как пора одеваться к обеду. У меня новое черное платье с блестками, представь себе, какова я в нем, Салли! Ну просто мечта! Прощай и будь здорова. Твоя вечно. Дженни».

Молчание. Потом долгий вздох Дэвида. Он читал, читал эти нелепые излияния, каждая строчка которых нашептывала воспоминание о Дженни, мучительные и постыдные и все же согретые каким-то умилением.

– Отчего вы мне не сообщили раньше? – с трудом спросил он наконец.

– А к чему? – спокойно возразила Салли. Она нерешительно помолчала. – Видите ли, Дэвид, я ездила в Челтенхем, в отель «Эксцельсиор»… Дженни действительно жила там несколько дней во время скачек… Но не с миссис… как ее там?..

– Я так и думал, – сказал Дэвид угрюмо.

– Не принимайте