Сен-Трожана разыгрывались последние теннисные матчи. Из-за ограждения меж отцветших розовых кустов за игроками наблюдали группки зрителей, заполнивших садовые скамейки и стулья. Шли полуфиналы и финал одиночного мужского разряда. То был последний день перед «великим исходом». Завтра корабль, направляющийся на Шапю, будет набит пассажирами, в ясный день олеронской осени возвращающимися в места с более суровым климатом.

Люк де Сертей, уже прошедший в финал, в сторонке беседовал с Маргаритой Ортофьери. Он был уверен, что выиграет кубок, и даже не стремился узнать, кто победит во втором полуфинале, разыгрывавшемся в данную минуту, и станет его соперником.

Гораздо больше Люка заботило другое.

Ему не терпелось еще до завершения сезона внести окончательную ясность в свои отношения с Ритой.

– Мне кажется, – говорил он ей, – мы знакомы уже целую вечность, и, возможно, настал тот момент, когда стоило бы перейти на новую ступень этого знакомства. Завтра примерно в этот же час мы разъедемся: я – в одну сторону, вы – в другую. Мы будем видеться лишь урывками. Почему бы нам не положить конец этим прелиминариям? Ваш отец и ваша мать здесь, и я имею все основания полагать, что они не станут противиться… Рита, вы позволите мне сегодня вечером просить вашей руки?

Рита молчала; ее глаза рассеянно следили за поединком двух соперников на подступах к сетке. Но она явно пребывала в растерянности.

– Простите, – наконец выдавила она из себя. – Я ожидала, что вы это скажете, вот только не думала, что слова эти так на меня подействуют. Редко все идет так, как планируешь. Вы видите меня очень взволнованной и… как бы получше выразиться? Оробевшей. Мне немного страшно.

– Я не сделаю ничего без вашего дозволения, – произнес Люк с глубокой нежностью и с некоторой досадой, вполне, впрочем, объяснимой.

– Разумеется, – сказала Рита, на мгновение улыбнувшись.

– Я прекрасно понимаю ваше смятение и был бы глупцом, если бы на это обиделся. Речь все-таки идет о довольно торжественном моменте. Но если позволите настаивать, нам нет больше необходимости – очень на это надеюсь – о чем-то раздумывать. Ну же, решайтесь, я буду так счастлив!

– Еще несколько минут, хорошо? – взмолилась девушка. – Право же, я… я…

Она принялась протирать платком вспотевшие ладони. Ее и так смуглое, но еще более посмуглевшее от свежего морского воздуха лицо внезапно побелело, и его черты, казалось, окаменели.

– Рита, дорогая! – прошептал Люк ласковым голосом.

Она слышала его уже не более отчетливо, чем выкрики игроков, их play и ready[88], вперемешку с монотонными репликами судьи на вышке. Перед глазами, будто в тумане тревоги, мелькали белые и цветные пятна молчаливых зрителей. И однако же…

И однако же, после отъезда Шарля Кристиани она сказала себе, что нужно это сделать, и как можно скорее. Лучше уж покончить с этим сразу, не колеблясь. Не затягивать – тщетно, болезненно – до напрасных сожалений, до беспочвенных мечтаний. Перейти к следующему этапу своей жизни, скорее, скорее; отбросить эту несбыточную мечту, стремительно задвинуть ее в глубины прошлого, где уже покоится недавняя увлеченность, и забыть – событие за событием, непоправимое за непоправимым.

Она поклялась себе, что сама, еще до отъезда, побудит Люка сделать ей предложение, если тот продолжит занимать выжидательную позицию. То было лучшее решение, самое честное, самое смелое – и самое благоразумное. К тому же на протяжении всего того времени, которое она провела с Шарлем Кристиани, не называя ему своего имени, она сохраняла твердую решимость перечеркнуть сразу же после эти романтические часы, обманом похищенные у повседневности. Она дала себе тогда зарок немедленно вернуться на предначертанную стезю, с которой она свернула, и уже на следующий день обручиться с Люком де Сертеем, поступившись мечтой и любовью – раз и навсегда.

Женевьева Летурнёр, с которой Рита советовалась накануне, энергично поддержала ее решение. Да, сказала она, подойдет что угодно, лишь бы оно стерло, и как можно скорее, воспоминание о Шарле Кристиани. Женевьева подбодрила подругу и поздравила с мудрым выбором. Рита чувствовала себя сильной, стойкой, почти довольной тем, что она решилась неустрашимо выполнить свой долг и отречься… «Отречься? – проговорила она. – Но от чего я отрекаюсь? Ни от чего, увы! Потому что это невозможно!» Тогда Женевьева ей растолковала, что, обручившись с Люком де Сертеем, она тем самым поможет обрести душевный покой и Шарлю Кристиани, который, вероятно, в данный момент столь же несчастен, как и она сама.

Словом, Рита хотела, чтобы Люк сделал сегодня ей предложение. Она молила Бога, чтобы он взял инициативу в свои руки. Еще несколько минут назад, сидя на скамье, она думала:

«Лишь бы он заговорил!»

И вот теперь, когда он заговорил, у нее на душе сделалось ужасно тоскливо. Девушке казалось, что ей грубо предлагают пожертвовать самой прекрасной химерой всех времен. До сих пор ничто не делалось против ее любви. Теперь же ей предлагали нож, которым она должна была себя заколоть. Настал момент стать верной или неверной, отречься – о да! – отречься! Но от чего? Она не знала. Она знала лишь одно: ей надлежит отречься от чего-то столь прекрасного и возвышенного, что нет пытки более жестокой, чем эта.

И однако же, сделать это следовало. Но ее смятенная душа молила об отсрочке. Она повторила, так твердо, как только могла:

– Еще несколько минут, хорошо?

Тут, весьма кстати, появилась Женевьева Летурнёр. Рита с глубочайшим удовлетворением заметила, как она подходит к ним своей болезненной походкой. Утром молодая женщина, страдая мигренью, просила Люка простить ее за то, что она не сможет присутствовать на турнире; она намеревалась провести послеполуденные часы у себя в комнате, лежа в постели, как это часто с нею случалось. Увидев ее, Рита испытала не только радость, но и приятное удивление.

Никогда еще не была ей так необходима женская дружба, способная ободрить и придать уверенности в битве с мужчиной, вечном поединке полов. Женевьева томно подплыла к ним с любезной улыбкой на губах.

Они подвинулись, освобождая для нее место на скамье. Щеки ее пылали румянцем, выделяясь на бледном лице.

– Ну как, голова прошла? – нежно спросила Рита.

– Не совсем, – сказала Женевьева, надавливая пальцем на висок. – Но достаточно для того, чтобы я смогла засвидетельствовать победу господина де Сертея.

Вышеупомянутый господин де Сертей даже бровью не повел.

Мадам Летурнёр вытащила из огромной кретоновой, в разводах сумки что-то вроде скатерки и принялась флегматично обшивать ее сиреневым и оранжевым шелком. Она услышала, как Рита сказала Люку:

– Сыграйте ваш матч, и сразу же после него я вам отвечу, обещаю.

– Но… полноте… это ведь будет «да»? – проговорил он живо