Хаскелл счел поведение Эйдука неприемлемым и объяснил ему причину в письме от 25 февраля: «Самые умные работники в Царицыне, ввиду связанной с этим опасности, отказываются занимать ответственные должности в Американской администрации помощи». В следующем письме он объяснил, что, когда «основные сотрудники живут в страхе перед угрозой арестов, которые могут произойти в любое время дня и ночи», это мешает АРА функционировать «по-деловому» и «эффективно».

Это было неподходящее время для того, чтобы вступать в бой с Хаскеллом, который недавно попал под критику организации АРА из-за неспособности противостоять Боло. Он сказал Эйдуку, что освобождение Арзамасова и восстановление в АРА были «весьма важны для нашей свободы действий, гарантированной Рижским соглашением». Чтобы показать, что он настроен серьезно, он передал Эйдуку копию своей телеграммы Боудену, в которой говорилось, что, если не будет удовлетворительных доказательств вины, АРА прекратит деятельность по оказанию помощи в городе Царицыне, поскольку в России много других мест, нуждающихся в поставках продовольствия. Хаскелл сказал Боудену «использовать свое суждение» — аккуратный разворот его позиции в казанском эпизоде.

В этом разговоре с Эйдуком Хаскелл обвинил чиновников Царицына в «привнесении политических вопросов в работу по оказанию помощи там», и по его тону ясно, что он рассматривал «политику» в этом контексте как совершенно несерьезную, равносильную спортивному занятию.

Грубый язык, который Хаскелл использовал для обращения к Эйдуку, отсутствовал в дипломатическом словаре Кулиджа, который покинул миссию под Новый год. Вполне возможно, что на это его вдохновил Митчелл, приехавший из Лондона, который одобрительно написал Брауну о жесткой позиции Хаскелла: «Это может быть более или менее проверкой силы».

Эйдук был взбешен и, возможно, был удивлен жесткой линией Хаскелла. Он настаивал на том, что Арзамасов занимался «провокационной работой» и был «ненадежным элементом», чья виновность или невиновность будет установлена законными органами советского правительства и не имеет никакого отношения к Боудену или АРА. Но он отказался от своего неразумного настояния на отправке обвиняемого в Москву и вместо этого объявил, что направляет специального агента на место происшествия для расследования. Его раздражение этой американской дерзостью очевидно: «Я уверен, мой дорогой полковник, что вы передадите содержание моего письма мистеру Боудену и убедите его в недопустимости обрекания на смерть 30 000 детей... в связи с арестом г-на Арзамасова, даже если последний не был виновен».

Пока это дело тлело, в середине марта пришло известие об арестах семи сотрудников АРА в Самаре и еще четырех в самарском районе Пугачева, всех по политическим обвинениям. Среди обвиняемых был новый российский исполнительный помощник окружного надзирателя Уилла Шафрота Андрей Бородин.

Ранее в ходе миссии с участием Бородина возникли проблемы. Он был арестован в ноябре 1921 года и освобожден три недели спустя после протеста АРА, но в тюрьме заразился тифом и в течение двух месяцев не мог вернуться к работе. Шафрот говорит, что он был «бывшим инспектором правительственной кооперативной организации» и «человеком самых необычных способностей и рассудительности».

Также среди арестованных был офис-менеджер АРА Ротштейн. Согласно совершенно недостоверной советской статье, опубликованной в 1960-х годах, Ротштейн ранее был помощником начальника штаба Приволжского военного округа при белых. Этот источник утверждает, что после его ареста обыск в его квартире показал, что он спрятал более пятидесяти секретных указов и других военных документов, что в совокупности дает основание для обвинения в шпионаже в пользу американской военной разведки через АРА.

Шафрот предположил, что это была чисто чекистская работа, поскольку даже агент Эйдука — латыш Карклин — казался застигнутым врасплох арестами. В письме от 20 марта он заверил свою мать: «Я дам им еще пару дней, чтобы освободить всю группу, и если они этого не сделают, я сяду на поезд в Москву и разберусь с этим в центральной власти». Он воспользовался случаем, чтобы просветить ее о советском судопроизводстве, описав недавний судебный процесс, свидетелем которого его пригласили в Городской театр. Шафрот, получивший степень доктора юридических наук в Калифорнийском университете в 1916 году, окинул слушания экспертным взглядом.

Трое судей сидели за столом в центре сцены, по бокам от них стояли столы для адвокатов. Обвиняемые, банда воров, сидели в оркестровой яме, «и их было достаточно, чтобы произвести очень громкий шум, если бы у всех у них были инструменты». «Солдаты Красной Армии были повсюду на виду, выступая в качестве охранников, билетеров, пажей, свидетелей и зрителей. Для меня было настоящим шоком увидеть, что глава департамента юстиции был также прокурором; особенно когда я вспомнил, что назначение всех судей в провинции, включая тех, кто рассматривал это дело, должно быть утверждено им».

Этот признак жестокого правосудия в Советской России укрепил решимость Шафрота не допустить, чтобы его сотрудники АРА оказались на скамье подсудимых или в оркестровой яме, и уж точно не по сфабрикованным обвинениям, направленным на компрометацию АРА.

Четырьмя месяцами ранее, когда власти освободили Бородина из тюрьмы, но отказались позволить ему вернуться к работе в АРА, Шафрот заявил протест местному правительству, что «в Америке» никому, кто был освобожден из тюрьмы, даже если бы он отсидел срок за совершение преступления, не будет отказано в праве работать там, где ему заблагорассудится. Официальный ответ напомнил Шафроту, что он был не в Америке: «Советская республика направляет свою работу в соответствии с классовым принципом пролетариата». Автор советской статьи 1949 года, опубликовавшей этот обмен репликами, высмеял призыв Шафрота к закону и порядку в Америке, «стране, где линчуют негров».

Дадли Хейл, продолжающий объезжать подрайоны, предположил, что аресты были результатом чекистской «истерики» — что слухи о проблемах на границе побудили арестовать потенциальных нарушителей спокойствия, из числа представителей старого режима. Он сказал, что одна из арестованных сотрудниц АРА Пугачева была обвинена в отказе соискательнице при приеме на работу на том основании, что она была недостаточно умна.

Московские начальники были убеждены, что эти люди были арестованы, как выразился Куинн, за «бесстрашное соблюдение наших правил», что это была чистая попытка «терроризировать» местный персонал. Куинн написал Лондону, что пришло время «занять твердую позицию в этом вопросе и настаивать на том, чтобы они относились к нам с чуть меньшим подозрением и чуть большим содействием».

Хаскелл написал Эйдуку 30 марта, что обвинения против Арзамасова в Царицыне были «более или менее надуманными», и, совершив сомнительный скачок, выразил свою убежденность в том, что русский не занимался контрреволюционной деятельностью в 1919 году. Он написал, что было «достаточное доказательство существования невыносимого отношения со стороны некоторых правительственных чиновников в Царицыне» к АРА и ее сотрудникам.

Но в этом деле было нечто большее, чем кампания против АРА. В то время шла подготовка к июньскому судебному процессу над социалистами-революционерами, и, по крайней мере, некоторые из арестованных сотрудников АРА, похоже, попали в эту