Когда в феврале заключенные узнали, что ЧК передали в ведение ГПУ, они потребовали немедленного судебного разбирательства. Когда это не дало результатов, они пригрозили голодовкой. Когда это не сработало, они начали кричать в непрерывном вое в унисон из своих камер, который продолжался, по ее словам, с рассвета до заката. Этот коллективный клич был услышан на улице, и у тюрьмы собрались толпы людей. Это привело к вращению судебных механизмов и привело к освобождению многих заключенных, в том числе и нашей юной героини.

Что касается плача, Страшкевич сказала Мерфи: «Я была так счастлива. Это было так весело. Я кричала и кричала, пока не потеряла голос».

В письме Хаскелл-Кулидж, приводящем, без сомнения, искренний аргумент о потенциальном воздействии ареста Страшкевич на местных сотрудников АРА, никогда не говорилось и не подразумевалось, что ее отсутствие само по себе нарушит операции АРА, только то, что это «доставит неудобства» мистеру Мерфи. В конце концов, Страшкевич была всего лишь офисным секретарем среди двух десятков сотрудников московской штаб-квартиры, и найти подходящую замену в столице было бы несложно. В округах все было по-другому; там каждый квалифицированный сотрудник был ценным ресурсом. Это означало, что арест любого из них может нанести значительный вред работе по оказанию помощи, помимо страха, который это может вызвать у других.

Вскоре после запуска шоу в Оренбурге Фредди Лайон пожаловался в Москву, что как только он наймет нового сотрудника, этот человек попадет в тюрьму, что парализует некоторые аспекты работы до тех пор, пока не будет найдена и обучена замена. Лайон предположил, что основной целью таких арестов было запустить гаечный ключ в механизм АРА.

Дадли Хейл, который провел большую часть своего времени, осматривая самарские подрайоны, рассматривал это в менее узких терминах АРА:

Красный террор двухлетней давности превратил контрреволюцию в очень опасный вид спорта в умах большинства людей, и я убежден, что политические аресты как среди нашего российского персонала, так и за его пределами в значительной степени направлены на то, чтобы показать людям, что рабочие и крестьяне серьезно относятся к делу в этом конкретном случае, даже если они не в состоянии показать себя способными вести дела во многих других.

Типичной немедленной реакцией районного руководителя было истолковать арест как вызов его личному авторитету, особенно когда жертвой был ключевой помощник, что случалось часто. Барринджер, например, говорит, что «снова и снова» «правая рука» окружного надзирателя подвергалась аресту или ссылке «без видимой причины, за исключением того, что это было частью политической программы». Под этим он имеет в виду разработанный в Москве план запугивания АРА и ограничения ее влияния путем периодического напоминания американцам и местному населению, кто был главным.

Чтобы защитить целостность АРА, окружной надзиратель часто чувствовал, что ему приходится вступаться за сотрудников, независимо от того, в чьей армии они сражались. Результатом были состязания за власть, иногда затяжные и ожесточенные.

Первый подобный случай произошел в ноябре 1921 года в Казани, которая уже приобрела репутацию гармоничного сосуществования с местными властями. Инцидент, произошедший примерно в то же время, что и арест Страшкевич, впоследствии стал рассматриваться просто как «фальстарт» в отношениях с правительством округа. Однако в то время казалось, что все шоу в Казани может подойти к концу.

Поводом послужил арест инспектора кухни АРА, миссис Депоулд, французское имя, которое иногда транслитерируется обратно с его русского эквивалента как Типполд. Это произошло вечером 12 ноября, когда несколько американцев были во Дворце солдат Красной Армии, наслаждаясь представлением «Кармен». «Дневник Чайлдса» представляет сцену с характерной мелодраматичностью: «Первый акт был завершен, и мы готовились провести вечер, наслаждаясь нервными заботами нашего буржуазного положения в коммунистическом обществе, когда появился Тернер, взволнованный вестник важных новостей».

Отчет Ван Арсдейла Тернера об арестах, возможно, и вызвал шок, но казанские американцы, должно быть, предвидели подобные неприятности. Предыдущая запись в дневнике Чайлдса цитирует сообщение из Москвы о предполагаемом побеге из тюрьмы многих социалистов-революционеров и объявлении Кремлем «Красного террора» против них. Он утверждает, что недавно в Казани было арестовано более ста человек, в том числе накануне офис-менеджер АРА г-н Соломин.

Трудно определить, почему именно арест офис-менеджера не вызвал у американцев такого же возмущения, как у инспектора кухни. Возможно, антибольшевистское прошлое Соломина было настолько однозначным, что вмешиваться казалось безнадежным. Или, может быть, дело было в том, что Депоулд была женщиной, или в том, что она особенно нравилась, или в такой очевидной невинности. В любом случае, именно ее арест стал началом серьезных неприятностей.

Подробности ее предполагаемых преступлений содержатся в отчете казанских чиновников, попавшего к Эйдуку, который интерпретировал их для Хаскелл. «Бывшая баронесса» предположительно появилась в кухне АРА «в бриллиантовых кольцах и браслетах и декольте [так в оригинале], и одним своим внешним видом вызвала протест и возмущение толпы голодных детей и их матерей». Но она на этом не остановилась. Она также «выражалась в самом решительном антисоветском духе», что побудило местный пролетариат взять дело в свои руки и сообщить местным властям, которые ее задержали.

В ходе расследования было установлено, что муж бывшей баронессы в свое время сражался вместе с Колчаком против Красной Армии. Согласно советскому законодательству, жены офицеров враждебных стран должны были содержаться в «трудовом доме». Единственная причина, по которой с Депоулд так не обращались, заключается в том, что она не проявляла антисоветского поведения — до сих пор.

Что касается Соломина, Эйдук написал, что он был человеком с «несомненно контрреволюционным прошлым», которого «держали на особом контроле как откровенного врага рабочего правительства» и который использовал свое положение в АРА для ведения антиправительственной пропаганды.

Каковы бы ни были действительные или воображаемые проступки двух сотрудников и истинные мотивы их арестов, казанские американцы опасались худшего. Как написал Чайлдс, инцидент «казалось, предвещал страшный всеобщий арест наших сотрудников, который был нашей главной заботой с тех пор, как мы приступили к нашей работе».

По словам Чайлдса, в своей ложе во Дворце солдат Красной Армии американцы были «взволнованы до предела, поскольку мы не знали, чем это может закончиться, но были полны решимости, что это будет решающий поединок». В письме своей матери он написал, что американцы просто встали и «немедленно покинули театр». Однако, согласно дневниковой записи, после того, как Тернер ворвался с новостями, напряжение возросло:

Мы стояли небольшой взволнованной группой из четырех американцев в первых рядах театра, заполненного рабочими, крестьянами и солдатами Красной Армии, сотней представителей власти, которая бросила вызов той, которую мы представляли.

Когда мы смотрели в бесстрастные лица пришельцев, которые окружали нас со всех сторон, я думаю, что, должно быть, у всех нас одновременно возникло одно и то же чувство невыразимой изоляции.

Варен заговорил первым после нескольких минут