Соломин сказал, что во время допроса он из страха подписал заявление о признании своих антисоветских симпатий. Депоулд была освобождена в тот же день. Оба попросили уволить их со службы в АРА, и их заявления об отставке были приняты.

Как бы сильно Мухтаров ни был раздражен вмешательством ЧК, он не мог испытывать энтузиазма по поводу необходимости уступить ультиматуму иностранных гуманитарных работников. Его официальный письменный ответ Варену ясно выразил его опасения по поводу того, было ли оправдано прекращение АРА поставок помощи голодающим в связи с арестом двух советских граждан в соответствии с советским законодательством.

Позиция АРА заключалась в том, что у нее не было выбора, кроме как защищать своих сотрудников. По словам Чайлдса, «Аресты посеяли ужас в их рядах и угрожали дезорганизации нашей работы», что делало абсолютно необходимым решительный ответ. Но поскольку Депоулд и Соломин все равно в ужасе подали в отставку, это была сомнительная победа.

Эпизод разыгрывался без какой-либо связи между казанской и московской штаб-квартирами. Это, должно быть, обеспокоило Варена, и действительно, в своем письменном отчете Хаскеллу он сделал защитительную ноту: «Я надеюсь, что это действие получило ваше одобрение. Я знаю, это было жестоко, но я не мог ясно представить, как поступить по-другому».

Варен был одним из «старых бойцов АРА» с опытом кормления младенцев на европейском театре военных действий, людей, которые привыкли к децентрализованной организации и значительной свободе действий в разрешении местных кризисов. Но он, должно быть, был осторожен, потому что знал, что полковник жестко управляет кораблем и не одобряет самостоятельных действий подчиненных. На самом деле Хаскелл был вне себя от гнева, когда узнал о том, что произошло в Казани. Чайлдс говорит, что он и его коллеги были «сурово наказаны» за свои «драконовские» действия.

Слух о том, что директор миссии не поддержал своих людей в противостоянии с ЧК, распространился по линии, подпитывая вражду «старых бойцов АРА» против их армейских начальников-офицеров.

Эйдук тоже был возмущен. Он с горечью пожаловался Хаскеллу, недоумевая, почему Варен решил направить свой ультиматум местному правительству, а не полномочному представителю из Москвы товарищу Маскатту, «который хорошо знает английский язык». Он сказал, что ему трудно поверить, что великий американский народ одобрил бы подвергать опасности свой экстраординарный акт милосердия в отношении судьбы двух очевидных классовых врагов рабочего правительства. Кроме того, как хорошо знал Хаскелл, Рижское соглашение не предусматривало никаких гарантий для российских сотрудников, которые оставались в соответствии с советским законодательством.

Что особенно встревожило Эйдука, так это использование АРА угрозы прекратить операции по оказанию помощи для достижения «политической» цели. Он, вероятно, почувствовал опасность создания прецедента, расчищающего путь будущим угрозам АРА для обеспечения все больших политических требований. Возможно, он увидел в этом подтверждение худших советских опасений относительно истинных намерений АРА, выраженных в фирменной фразе Литвинова во время рижских переговоров. Это, безусловно, было на уме у казанских американцев. Чайлдс написал своей матери: «Мы выиграли наш первый бой и, естественно, были в приподнятом настроении. Кто-то вспомнил, что сказал Максим Литвинов на Рижской конференции. «Еда — это оружие», — как сообщается, заявил он».

Казанское дело было не последним случаем, когда АРА угрожала закрыть или свернуть операции перед лицом того, что она считала неприемлемым поведением официальных лиц. В округах и подрайонах угроза применялась на регулярной основе, хотя обычно без особой помпы и лишь изредка вызывая споры. Ярким примером была телеграмма Хаскелла в Вашингтон от апреля 1922 года, в которой он советовал прекратить все дальнейшие поставки продовольствия в Россию, если советские власти не примут экстренных мер для преодоления кризиса на железнодорожном транспорте.

Блеф Хаскелла сработал: он мобилизовал советское руководство и сыграл решающую роль в успехе американской кукурузной кампании.

Сомервилл использовал угрозу в Курмише, небольшом городке в Симбирске, расположенном примерно в тридцати пяти милях от ближайшей железнодорожной линии и месте неоднократных беспорядков в АРА. Он отправился туда в январе 1922 года, чтобы расследовать сообщения о том, что власти пытались сместить местного директора АРА, выбранного американцами, и установить своего человека. Когда он обнаружил, что местные чиновники ведут нечестную игру, миссисипец прямо сказал им, что в следующем раунде распределения продуктов питания Курмишу, возможно, просто сократят ассигнования; в конце концов, имеются тысячи других нуждающихся детей, и у АРА не возникнет проблем с поиском другого места для курмишских пайков.

Очевидно, он произносил свои слова с некоторой горячностью. Пока он говорил, один из собравшихся передал другому записку, найденную позже, в которой говорилось: «Горячий человек, очевидно, с юга». В конце концов Сомервилл добился своего, хотя местный советский начальник признался, что пришел в ужас от такой хладнокровной готовности «пожертвовать благополучием голодающих детей» Курмиша ради «деклассированного» индивидуума.

Маршалл Татхилл из Саратова был в городе Новоузенск в июле 1922 года, как раз перед своей встречей с бандитом Ивановым. Там он оказался втянутым в ожесточенный конфликт с местным агентом «Эйдука», человеком по фамилии Губин, который отказался отправить одну или несколько телеграмм Татхилла в Саратов. Затем он сказал ему не покидать Новоузенск под угрозой ареста, хотя позже объяснил, что всего лишь пытался спасти американца от бандитов. Татхилл пригрозил прекратить кормление АРА, что Губин назвал «бесчеловечным». Ему удалось сообщить о своих трудностях по телеграфу окружному надзирателю Джону Греггу, который передал информацию в Москву, где Ландер только что заменил Эйдука. Вскоре по линии снова поползли слухи о том, что центр приказал убрать Губина; кормление в Новоузенске так и не было прервано.

Курмышский и Новоузенский эпизоды и другие подобные им не вызвали и близко такого ажиотажа, как противостояние, произошедшее в городе Царицыне, начавшееся в конце зимы 1922 года в разгар кукурузной кампании. К тому времени Хаскелл и другие вожди были гораздо более сыты по горло обращением с ними со стороны большевиков, чем в ноябре во время казанского инцидента.

Царицынское дело началось в феврале, когда главный русский помощник окружного инспектора Карлтона Боудена, человек по фамилии Арзамасов, был арестован по обвинению в содействии контрреволюции. Говорилось, что в 1919 году, будучи школьным учителем, он активно сотрудничал с белыми войсками в Царицыне. Также было предъявлено обвинение в том, что, после поступления на работу в АРА, он снова занялся контрреволюционной деятельностью.

Боуден поклялся Хаскеллу, что Арзамасов чист, и что представитель правительства просто хотел его заполучить. Однако он был не в состоянии защищать Арзамасова в связи с событиями, произошедшими тремя годами ранее, с которыми, как утверждал сам Эйдук, был знаком. Главный полномочный представитель приказал властям Царицына отправить обвиняемого в Москву, чтобы он лично мог свидетельствовать против него перед революционным трибуналом. Очевидно, пути этих двух людей пересеклись во время гражданской