будет вновь вступить в переговоры, если же он проиграет выборы, то переговоры не смогут начаться ранее марта 1933 г. — времени вступления в должность нового президента. «До этого времени мы должны продержаться».

Статс-секретарь Шеффер, ведший протокол этого совещания, вечером 4 марта, уже в более узком кругу, вернулся к теме графика развития событий, выработанного канцлером. Между ними состоялся, следуя записи Шеффера, следующий диалог:

Шеффер'. «Я полностью исключаю, что мы сможем продержаться до следующей весны без международной разрядки и соответствующего успокоения экономического положения».

Брюнинг'. «Однако мы должны это сделать. У других не должно возникнуть впечатление, что мы слабеем духом».

Шеффер'. «Но мы не должны блефовать, иначе внезапно наступит крах. Я сомневаюсь, не правильнее ли будет совершенно открыто высказать правду англичанам и итальянцам, а также американцам, которые должны согласовывать свою политику с нашим положением. Я бы это сделал. Иначе позднее они могут с полным правом упрекать нас в том, что они только потому не действовали иначе и быстрее, что мы умолчали о нашем истинном положении дел».

Брюнинг'. «Мы должны обязательно продержаться до весны 1933 г., даже если мы вынуждены будем пойти ради этого на обман»{486}.

Эти рассуждения канцлера едва ли могли поразить статс-секретаря министерства финансов. Еще 28 февраля 1932 г. Шеффер в своем меморандуме, посвященном состоянию бюджета, подвел трезвый итог последствиям отсрочки конференции по репарационному вопросу. Потребность в финансовых средствах предшествовавшей осени и зимы была подсчитана исходя из твердой уверенности, что в феврале 1932 г. будет достигнуто продолжительное или временное решение репарационной проблемы, что должно было повлечь за собой значительное оживление экономики. После того как стало ясно, что поворот к лучшему в скором времени не наступит, на первый план выступала жесткая экономия средств — ни в коем случае не давать разрешение на новые траты и по возможности сократить имеющиеся. «Теперь все силы имперского правительства и рейхсбанка должны быть направлены на то, чтобы настолько жестко контролировать остатки кассы империи, федеральных земель и общин, чтобы мы смогли продержаться в течение всего периода переговоров и не были принуждены к уступкам в ходе переговоров в результате нашего истощения. Перед этой целью безусловно должны отступить на второй план финансовая помощь восточным землям, программы по созданию рабочих мест и финансированию поселений, как бы это ни было болезненно и политически неблагоприятно».

Главную причину этой дилеммы Шеффер видел не столько в особенностях развития немецкой и мировой экономик, сколько в ошибках немецкой политики. «Мы всегда одновременно преследовали множество целей, не понимая, что наших сил далеко не достаточно для их одновременного достижения, и мы часто упускали нужный момент, чтобы отодвинуть на задний план цели, несущественные в данный момент, и выдвинуть более важные на передний план. Мы выступили с планом создания немецко-австрийского таможенного союза, который можно было осуществить только в том случае, если бы мы отказались оттого, чтобы наряду с ним тут же поднимать репарационный вопрос. Когда же мы приняли решение возбудить общественное мнение уже во имя решения репарационного вопроса и намеревались предпринять соответствующие правительственные шаги, мы не смогли переориентироваться, чтобы использовать немецко-австрийский таможенный союз, а возможно, также и перенос конференции по вопросам разоружения, для достижения наших репарационных целей».

Это суждение Шеффера точно отображает суть дела: ориентация Брюнинга на примат внешней политики в целом и репарационного вопроса в особенности постепенно стала мономанией. Поэтому и в вопросе разоружений канцлер делал диаметрально противоположное тому, что статс-секретарь имперского министерства финансов считал правильным. Когда в декабре 1931 г. Лондон выступил с инициативой переноса уже давно запланированной конференции в Женеве по вопросам разоружения с февраля на начало лето 1932 г., время завершения выборов в Национальное собрание Франции, рейхсканцлер заявил о своем несогласии. Эта конференция должна была, как полагал Брюнинг, не только вернуть Германии равноправие в военном отношении, но и стать рычагом для решения репарационного вопроса. Тактический расчет канцлера был логичен: Франция, судя по имевшимся предпосылкам, не готова была пойти ни на какие уступки в отношении собственного разоружения, а значит, должна была подвергнуться изоляции на Женевской конференции. Если бы это случилось, Париж также ослабил бы свою позицию в предстоящем противостоянии по репарационному вопросу, т. е. невольно действовал бы в немецких интересах{487}.

Таким образом, отнюдь не экономическая неизбежность, но поставленные им самим политические цели определяли политику Брюнинга весной 1932 г. Приоритеты канцлера оспаривались в том числе министрами его кабинета и участниками самого тесного круга советников. В центре дискуссии все время находились возможные альтернативы, от которых однако регулярно отказывались. Причина того, что критики политики Брюнинга не смогли ему реально противостоять, заключалась прежде всего в упорстве и целеустремленности главы правительства. И так как теперь Германией правила не парламентская, а президентская система, а рейхспрезидента звали Пауль фон Гинденбург, было невероятным, чтобы канцлер, бывший бы менее «национальным», чем Генрих Брюнинг, смог бы надолго удержаться у власти.

Глава XV

Логика меньшего зла

Выборы рейхспрезидента стали главным событием весны 1932 г. Семилетнее пребывание Гинденбурга у власти заканчивалось 25 апреля. Начиная с осени 1931 г. Брюнинг прилагал все усилия для того, чтобы генерал-фельдмаршала, достигшего уже 84-летнего возраста, переизбрали. Причем канцлер предпочел бы избежать непредсказуемых рисков всенародного голосования и вместо этого продлить время легислатуры Гинденбурга парламентским путем. Но для этого требовалось добиться в рейхстаге большинства в две трети голосов, необходимого для внесения изменений в конституцию, а заполучить его можно было только в случае поддержки со стороны «национальной» оппозиции. Согласно мемуарам Брюнинга, 6 января 1932 г. он обрисовал перед Гитлером, на случай если тот первым выскажется за переизбрание Гинденбурга, перспективу занять даже «ведущее место в политике», т. е. должность канцлера. Но спустя пять дней Гитлер и Гугенберг пришли к соглашению ответить канцлеру отказом. После этого оставался только предусмотренный конституцией путь: всенародные выборы рейхспрезидента. Брюнинг потерпел внутриполитическое поражение, а кроме этого, дал в руки Гитлеру сильный козырь: теперь тот мог публично заявлять о себе как о защитнике конституции{488}.

В то же время было совершенно неясно, удастся ли убедить самого Гинденбурга дать согласие еще раз выставить свою кандидатуру для участия в предвыборной борьбе за высший государственный пост. Канцлер сделал ставку на чувство долга старца, который только один мог спасти Германию от рейхспрезидента — национал-социалиста. Возможно, Брюнинг, как он утверждает в своих мемуарах, также пытался убедить Гинденбурга в том, что если тот сохранит за собой пост президента, то сможет подготовить восстановление монархии. Но все же решающую роль сыграло то обстоятельство, что инициатива