что я считал свое дело изначально правым, я понимал, что для Семи Сатрапий наша победа будет катастрофой. Корван обеспечил меня таким же шрамом, как у Гэвина, а один из шпионов в деталях описал его походную одежду. – Гэвин испустил тяжелый вздох. – Моя мать, конечно же, сразу поняла, что это я, но поскольку она не хотела потерять и своего последнего сына, то стала учить меня, как быть Гэвином. Я думал, что если мне удастся сохранить свою личину хотя бы несколько месяцев, то я смогу предотвратить основные угрозы для Семи Сатрапий. Единственное, о чем я не подумал, – это насколько сложно все выйдет с тобой. Я не знал даже, как с тобой разговаривать! Я думал, что ты любишь Гэвина. Жениться на тебе под его именем… это было чересчур большим предательством, Каррис. Я просто не мог этого сделать. Хотя, возможно, то, что я сделал вместо этого, оказалось еще хуже.

Разрыв их помолвки прошел не особенно гладко. Каррис исчезла, униженная, лишенная средств к существованию, и Гэвин решил было, что больше никогда ее не увидит. В какой-то степени он был даже рад – той частью своего существа, которая заботилась о выживании. Уж Каррис-то, несомненно, сразу раскусила бы его маскарад. За тот год, что ее не было, он успел нарастить свою личину, по-настоящему стать Гэвином Гайлом.

– Расскажи мне, – проговорила Каррис. Она не смотрела ему в глаза и не делала никаких попыток вытереть слезы. – Расскажи мне все.

По ее тону нельзя было понять ничего – он был холодным, сухим, безжизненным.

Она знала уже достаточно, чтобы его погубить, так что Гэвин сам не понимал, почему ему так трудно продолжать. Купил на ден, покупай и на данар, так ведь говорится? Однако сосущее чувство под ложечкой не имело отношения к вопросам жизни и смерти – по какой-то причине они казались сейчас мелкими и неважными. Оно было связано с тем, что ему предстояло вызвать к себе отвращение женщины, значившей для него больше всего на свете.

Гэвин набрал в грудь воздуха. Откинулся назад – и тут же наклонился вперед. Семь лет, семь невыполнимых целей… Эту цель он откладывал на потом каждый год на протяжении последних шестнадцати. Если она убьет его за это, по крайней мере, он умрет с сознанием, что хоть что-то сделал правильно.

И он заговорил. Он рассказал ей о пожаре в ее фамильном особняке и о том, как он той ночью обнаружил, что может расщеплять свет. О том, как пришел в ярость при мысли о том, что она его предала. Как бежал, охваченный чувством вины и раскаяния. Как за ним снарядили погоню. Как вокруг него собралась армия, хотя он не был уверен, что это то, чего он хочет. Как после этого Гэвин отверг его предложение сдаться. Как в конце концов он начал сражаться уже по-настоящему. Как поставил во главе своего войска Корвана Данависа. Как прошел с боями от края до края весь Аташ. Об обещаниях, полученных от нескольких парийских кланов, – обещаниях подкрепления, в котором они так сильно нуждались, что ради них отступили аж в самую Тирею, где в итоге обнаружили, что их предали: парийцы так и не пришли.

О последней битве он почти не рассказывал. В тот день он умертвил множество людей, среди которых были братья и сестры, сыновья и дочери тех, к кому он впоследствии стал испытывать глубокое уважение.

Потом Гэвин перешел к дальнейшим годам. Рассказал о том, как ему удалось справиться с задачей быть Гэвином и как он старался исправить недостатки, на которые лишь немногие из других членов Спектра считали нужным обращать внимание.

Он говорил больше часа. И по мере того как он говорил, он чувствовал, как Каррис понемногу смягчалась, оттаивала по отношению к нему. Ее лицо становилось все более открытым. Наконец он добрался до Гарристонской битвы и ее последствий – как после полученной от Каррис пощечины и слов, что она знает его тайну, Гэвин испугался, что она имеет в виду тайну его личности. Тихим голосом он рассказал, как решил, что ему придется либо открыть ей всю правду, либо убить ее.

Вся теплота разом исчезла с ее лица, словно он распахнул окно в комнате посреди зимы. Гэвин увидел подрагивающий мускул на ее скуле, словно говоривший: «Так ты собирался меня убить, скотина?»

– Ты хотела услышать правду, – сказал ей Гэвин. – Если бы я тебе рассказал, моя жизнь была бы в твоих руках.

– Все это так, ублюдок, но не жди, что этим ты растопишь мое сердце.

Ответить было нечего. Гэвин вдруг осознал, что раскрошил в пыль маленький бурый комочек опиума, который держал зажатым в пальцах.

– Я тот, кто я есть, Каррис, – сказал он, тут же поняв, насколько смехотворно звучит такое заявление в данный момент. – То есть, я хочу сказать – я Призма, а значит…

– Я поняла, что ты хотел сказать. Хорошо. Это все?

Он поколебался.

– Нет, Каррис. Это еще не все. Прошлой ночью я убил Гэвина.

– Ты хочешь сказать, метафорически?

Гэвин рассказал ей и об этом. А потом, вернувшись назад, – о происшествии с Аной, причем без утайки.

– Но гвардейцы… они ведь сказали, что она прыгнула сама!

– Они солгали, чтобы меня спасти. Я их не просил об этом, клянусь. Ана принялась говорить про тебя… довольно мерзкие вещи, а я понимал, что только что навсегда тебя потерял. И я швырнул ее из комнаты на балкон. Я… не думаю, что я действительно хотел ее убить, но она налетела на ограждение и вывалилась наружу. После этого я вышел на крышу, попытался уравновесить цвета – и обнаружил, что больше этого не могу. Тогда я спустился вниз, чтобы выпустить Гэвина на свободу, позволить ему убить меня…

Он не мог себя заставить посмотреть на Каррис: невзирая на побои, ужас на ее лице должен был читаться без труда. Наконец, рассказав ей о том, что произошло с Гэвином, он закончил:

– Я не знал, что он с тобой тогда сделал… тогда. Как он… тебя укрощал. Я должен был догадаться, но слишком сильно заботился о самом себе, так что не мог видеть даже самых очевидных вещей о тех, кто меня окружает. Мне очень жаль, Каррис. Я понимаю, что по моим поступкам этого не скажешь, но я люблю тебя и хотел бы провести с тобой остаток своей жизни, если ты хоть когда-нибудь сможешь меня простить.

Молчание было настолько всеобъемлющим, что в нем можно было утонуть.

– Невыносимый. Неисправимый. Неуклюжий. Неумелый. Невероятный… во всех смыслах. Но все же, как выясняется под конец, хотя бы не лицемер, а, Дазен Гайл?

– Что?

– Поцелуй меня.

– Что?!

– Это не просьба.

Гэвин поднялся со стула и пересел на край ее кровати. Каррис ахнула от боли, вызванной его движением.

– Прости, – пробормотал он. – Может быть…

– Это не просьба, – повторила Каррис.

– Но у тебя все губы разбиты и…

– Это. Не. Просьба.

– Ну хорошо…

Он наклонился к ней и поцеловал – мягко, стараясь не причинить ей лишней боли.

Каррис отодвинулась от него, неодобрительно глядя распухшими глазами-щелками.

– Просто ужасно, Дазен Гайл. Это был совсем не тот поцелуй, которого я дожидалась шестнадцать лет!

– Вторая попытка? – спросил он.

– Хм-м… – с сомнением