— И вот представим на минуту, что рабочим на этой новостройке задержали заработную плату... или все строительные материалы доставили, а какой-то там мелочи не прислали, а без этой мелочи ни тпру ни ну, как говорят русские, и что же? — работа останавливается!.. Или какого-то икс-игрека, допустим инженера, страшно увлекают западноевропейские танцы и западноевропейские галстуки... а такого галстука у него нет, и он, естественно, недоволен... Тут неисчерпаемые возможности, огромное поле для инициативы!

А ведь самое трудное — начать, ухватиться за ниточку.

— Вы — поэт! — с еле уловимой насмешкой произнес Камерон.

— В нашу задачу не входит намечать конкретно, какой именно мост потребуется там взорвать или какого именно энтузиаста-строителя этак незаметненько и вежливенько отправить к богу в рай, при содействии каких-либо снадобий или при помощи автомобильной катастрофы, не важно... Тормозить, мешать, препятствовать... одновременно сколачивать блок недовольных, обиженных, обойденных... Всю эту картину я увидел, любуясь ржавыми цепями этого знаменитого узника. И если мы с вами сумеем наметить некоторые эффективные мероприятия, — клянусь десятью Швейцариями, ч!то мы превзойдем в таланте и дальновидности этого вашего... ну, как его — вашего знаменитого Байрона. Не в обиду вам будь это сказано, но не люблю сочинителей.

Камерон молча поморщился, а Патридж продолжал:

— За наш обратный путь мы уточним наши наметки. Основу нашей деятельности, так сказать, наш девиз мы установили: портить и мешать, делать гадости и подставлять ножку. Вы согласны с этим?

— Конечно, я согласен, сэр, — смиренно сказал Камерон.

Дымок из его трубки сплелся с тяжелым сизым дымом сигары Патриджа, и причудливыми петлями поплыл в окно.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. МИСТЕР ВЕРЕВКИН ИЗ СКОТЛЕНД-ЯРДА[2]

1

Ровно в восемь тридцать по Гринвичу начинают скрипеть и хлопать двери коттеджей по Эрлс-корту.

И тогда, если лондонский туман не очень густ и если это воскресный день, можно наблюдать любопытное зрелище: женщины разных возрастов, но-непременно в шляпах (дань уважения кварталу), с подоткнутыми подолами юбок (свидетельство, что они не склонны к мотовству) скребут и моют крылечки своих жилищ.

Миссис Беатрис Лодж из тринадцатого номера и миссис Кэтрин Фоггарти из семнадцатого производят эту важную операцию под звуки музыки, которая доносится из пятнадцатого номера. Трудно назвать игрой на скрипке эти пронзительные трели и рулады. Беатрис Лодж, в молодости игравшая на пианино один ноктюрн Грига, так и не могла решить, живет ли в пятнадцатом номере сумасшедший, сбежавший из бедлама, или непонятый, непризнанный, но гениальный скрипач. Миссис Фоггарти, напротив, была глубоко убеждена, что соседка Рэст приютила у себя старого забулдыгу, выгнанного за пьянство из оркестра. И всякий раз, добродушно махнув рукой и улыбаясь, она говорила:

— Опять перебрал портера, страдалец.

А в эти минуты «страдалец» стоял перед окном своего кабинетика и, вперив затуманенный взор в скучное низкое небо, музицировал. В просторной бархатной блузе и черной шапочке на круглой голове жилец пятнадцатого номера в самом деле имел вдохновенный вид.

В комнате крепко пахло спиртовым лаком, столярным клеем и канифолью. На верстаке были беспорядочно навалены деки хрупкого и изящного рисунка, выгнутые, как от нестерпимой боли, эсики, шейки, головки и иные детали еще не родившихся скрипок. На ковре голубоватого тона, занимающем почти всю стену, противоположную окну, висели скрипки — темно-вишневые, палевые, солнечно-желтые разных форматов.

Не могло быть сомнения, что человек в бархатной блузе не только любит играть на скрипке, но и умеет их делать.

Действительно, единственной слабостью Андрея Андреевича Веревкина, слабостью, которую он и сам охотно признавал, была непомерная и необъяснимая любовь к этой царице смычковых инструментов. Сам он почти не играл, если не принимать в расчет утренних импровизаций. Но он рыскал по аукционам, по квартирам только что умерших скрипачей и самозабвенно скупал открытые им и «безусловно сделанные руками старых мастеров» инструменты. Мечтою всей его жизни было присоединить к своей коллекции Страдивариуса, Гварнери или, на худой конец, Амати. И хотя Андрей Андреевич действительно превосходно знал скрипку, страсть коллекционера нередко так ослепляла его, что он платил большие деньги за весьма грубую берлинскую или варшавскую подделку. Впрочем, ему все же удалось купить настоящего Вильема, и иногда он доставлял себе острое удовольствие: вынимал драгоценную скрипку из футляра и трепетно касался смычком припудренных канифольной пылью струн.

Андрей Андреевич охотно чинил старые скрипки и никогда не брал за это ни гроша. В конце концов он и сам научился делать вполне приличные инструменты, смело модернизируя старинные формы деки ц производя опыты с разными сортами древесины. Скрипок своего изделия он не продавал. Но охотно давал их на пробу известным скрипачам и краснел, как девушка, выслушивая даже небрежные комплименты.

— Вы мне льстите! Неужели звучит почти как Страдивариус? Разрешите в знак признательности и уважения преподнести ее вам...

Других видимых слабостей Веревкин не имел. Он был холост. Не пил, хотя в случае нужды мог проглотить любое количество алкоголя. Не курил, не был скареден и охотно оказывал мелкие услуги друзьям и знакомым.

Миссис Рэст, в чьем коттедже Андрей Андреевич проживал без малого двенадцать лет, не могла нахвалиться своим жильцом, которого она всегда принимала за клерка одного из учреждений на Холборн-стрит.

В самом деле, когда в девять часов утра Андрей Андреевич появлялся на крыльце дома № 15 и вежливо желал миссис Рэст доброго утра, он казался персонажем, сошедшим со страниц диккенсовского «Холодного дома». Толстенький, с круглым розовым лицом, несколько чопорный, он неизменно носил высокие крахмальные воротнички и котелок, в какой-то мере увеличивавший его менее чем средний рост.

Полисмен говорил ему при встрече:

— Доброго здоровья, сэр.

И Веревкин вежливо отвечал:

— Ну, как ваши дела, Тэксон?

Что бы подумала об Андрее Андреевиче миссис Рэст, если бы узнала, что во время своих довольно частых отлучек он вовсе не живет в Брайтоне, но мчится то в Париж, то в Берлин или летит на специально заказанном самолете в Сингапур, Сидней, Калькутту...

Короче говоря, мистер Эндрю Вэр, он же Андрей Андреевич Веревкин, уже много лет был старшим инспектором Скотленд-ярда и слыл в высоких сферах этого почтенного учреждения крупнейшим специалистом по раскрытию преступлений, именуемых ограблением банка. Ему очень нравилось разыгрывать прославленный персонаж Конан-Дойля, и Андрей Андреевич слегка рисовался и кое в чем даже копировал знаменитого сыщика. У начальства такая манера держаться имела бесспорный успех.

Это ему было поручено оказать содействие константинопольской полиции, когда она тщетно пыталась напасть на след