Появился мужчина-мяо с серебряным ошейником и примитивным охотничьим луком в руке. Он был босиком, волосы падали на глаза, на нём была короткая куртка и чёрные брюки.

Эсклавье не знал, как с ним общаться. Он показал серебряный пиастр, и угрюмое лицо мяо оживилось. Капитан, шевеля челюстями, будто что-то жевал, сорвал кабачок и откусил. Тот был сочным и ароматным.

— Тоу-Ле, — сказал Эсклавье, — двоюродный брат Тоу-Би, деревня Бам-Оу-Тио.

Мяо сделал знак, что всё понял, и повёл Эсклавье за собой. Они шли пока не стемнело. Неутомимый мяо бежал рысью по горным тропинкам, которые неизменно следовали вдоль самого крутого склона. Каждые двести метров ему приходилось останавливаться и ждать француза.

Наконец они добрались до деревни — нескольких соломенных хижин на низких сваях. Маленькие лохматые горные пони, такие же неутомимые, как их хозяева, стояли головами в домах, где имелись кормушки, а остальная часть их тела торчала наружу.

Тоу-Ле был там, неотличимый от остальных, возможно, чуть более старый, чуть более сморщенный, окаменевший от возраста и опиума. Он сразу узнал Эсклавье и низко поклонился ему в знак дружбы. Капитан был спасён, ему захотелось смеяться. Мяо и нагорье всё ещё принадлежали французам. Буафёрас ошибался, чего и следовало ожидать, поскольку тот не очень хорошо знал этот регион.

Мяо забили поросёнка — он жарился на углях, источая восхитительный запах. Горячий плотный рис был пряным и подан к столу в маленьких корзиночках. Эсклавье знал обычаи страны; пальцами он скатал рис в шарик и засунул его в рот, предварительно обмакнув в красный соус.

Пламя в очаге отбрасывало мерцающие тени на внутренние стены хижины, а красные отблески отражались в глазах лошадей, когда те фыркали и трясли цепями.

Эсклавье поднял бамбуковую щепку и в золе перед очагом проложил путь, которым хотел следовать, чтобы добраться до долины Нам-Бак.

Каким-то чудом Тоу-Ле, казалось, понял его и выразил одобрение кивком головы. Затем он достал бутылку тёума. Двое мужчин залпом выпили неочищенной рисовой водки и рыгнули, как пара китайских торговцев.

Тоу-Ле предложил опиумную трубку, но Эсклавье с благодарностями отказался. Он не привык к этой дряни и боялся, что на следующий день будет слишком вялым, чтобы идти пешком. Все говорили, что опиум мяо — лучшее, что можно найти в Юго-Восточной Азии. Но парашютист никогда не позволял себе этого; этот порок был прерогативой морских или штабных офицеров. Все мяо курили опиум, для них он занял место табака и, похоже, не оказывал на них никакого вредного воздействия.

И вот, пока Тоу-Ле пыхтел трубкой в мерцающем свете масляной лампы и с довольным видом выдыхал густой едкий дым, Эсклавье забылся, растянувшись перед очагом.

В памяти всплыла строчка из стихов Аполлинера:

Под мостом Мирабо тихо катится Сена…[15]

Однажды он, свободный человек, будет смотреть как течёт Сена под мостом Мирабо, вырвавшись из этого ада зелёных гусениц, продолжавших преследовать Лескюра. Он улыбнётся первой встречной хорошенькой девушке и пригласит её на ужин в ресторанчик на острове Сен-Луи…[16]

Ласковая рука мягко трясла его. С усилием он открыл глаза. Над ним склонился бо-дои; он видел только его заготовленную заранее улыбку, узкие глаза и шлем.

Зазвучал безликий голос:

— Президент Хо хочет, чтобы французские пленные отдохнули после долгих усилий…

Кошмар пробрался в его сон. Там девушка нежно взяла его за руку; она гладила его, и ему мнилось, что в её печальных глазах виднеется готовность уступить.

Но бо-дои продолжал легонько трясти его:

— Президент Хо также озабочен тем, чтобы пленные не простудились. Возьмите это одеяло, предложенное солдатом Демократической Республики Вьетнам, чтобы после хорошего сна вы могли восстановить силы, которые напрасно потратили.

Эсклавье вздрогнул и сел. Тоу-Ле исчез, и он увидел часового, стоявшего у входа в хижину — его штык блестел в лунном свете…

Добросердечный Тоу-Ле, свободный мяо высокогорья, отдал его в руки маленьких зелёных человечков долин и дельт. Эсклавье чувствовал себя слишком усталым; всё, чего он хотел — заснуть и позволить ночи найти какое-нибудь решение или вообще никакого.

Утром Эсклавье вышел вслед за вьетами наружу и, сплюнув на пол, покинул хижину, где человек древнего закона не соблюл священные правила гостеприимства. Тоу-Ле отвернулся и сделал вид, что не заметил его. Этим вечером он выкурит ещё несколько трубок, больше, чем обычно, и будет делать так до тех пор, пока не придёт день, когда какой-нибудь политкомиссар «ради общественного блага» не запретит уже опиум. Тогда он сдохнет, именно это желал ему Эсклавье.

Четверо солдат, сопровождавших капитана, проявляли к нему всяческое внимание и любезность. Они были в приподнятом настроении: пели французские маршевые песни на вьетнамские мотивы и помогали ему преодолевать трудные места и скользкие подвесные мосты. Подобно кохинхинским партизанам, которыми он командовал полгода назад в болотистых лесах Лагны, они были живыми и проворными; их оружие было в прекрасном состоянии, они могли идти строем совершенно беззвучно, а когда снимали каски, то демонстрировали взъерошенные вихры озорных школяров.

В сумерках они добрались до главной тропы, глубоко изрытой колесами тяжёлых грузовиков. Небольшие партии солдат и кули проходили мимо них в обоих направлениях. Все они шли рысью, одной быстрой, неровной походкой.

На обочине дороги бо-дои развели костёр и принялись готовить ужин: рис и чечевичный суп с плавающими в нём двумя-тремя крохотными кусочками свинины. На банановый лист они положили несколько щепоток крупной соли и горсть дикого перца.

Все молча поели, потом один достал пачку китайских сигарет, изготовленных специально для Вьетминя. Одну предложил Эсклавье.

Маленькая группа предалась ночному покою. Наутро их предводитель неохотно оттащил себя от пламени костра. С усилием поднявшись на ноги, он поправил снаряжение, надел шлем и снова нацепил непроницаемую маску солдата Демократической Республики Вьетнам. Он повернулся к пленному.

— Теперь я должен отвести вас к офицеру дивизии, который хочет допросить вас.

Там оказалось подземное убежище с полом из гравия, освещённое карбидной лампой. За столом сидел человек, который выглядел куда изысканнее, чем большинство его соотечественников. Черты его лица казались изящно отчеканенными на очень старом золоте; руки у него были продолговатыми, тонкими и прекрасно ухоженными.

— Ваше имя?

— Капитан Филипп Эсклавье.

Эсклавье узнал этот неподражаемый голос. В первый раз он услышал его в темноте, когда тот приказал ему помочь толкать джип.

— Я не ожидал увидеть вас так скоро, господин капитан. С вами достойно обращались после нашего последнего разговора в долине Мыонг-Фанг? Однако, похоже, вы не