над Бам-Оу-Тио. Я как-то осматривал эту часть страны, и мяо всегда были дружелюбны. Они связаны с Тоу-Би — главой Сиангкуанга. Они дадут мне провожатого. Следуя по гребням гор, примерно за две недели я смогу добраться до долины Нам-Бак, и именно там должна быть операционная база колонны Кревкёр. Если её там нет, я отправлюсь в Муонг-Сай. Все мяо между На-Моу и Муонг-Сай на нашей стороне.

— Нет, они против нас.

— Ты ошибаешься. В феврале прошлого года они эвакуировали всех выживших из шестого лаосского стрелкового батальона, включая раненых, прямо через линию триста восьмой дивизии. Вьеты могут удерживать долины, но мяо держат нагорья.

— Это было в феврале. С тех пор вьеты захватили нагорье и мобилизовали мяо. Твой план осуществим, но есть вьеты, с которыми надо считаться, весь этот вьетминьский мир — партийный аппарат Вьетминя, разведка Вьетминя…

— Это не может быть правдой. Ни один мяо никогда не служил никому, кроме собственных капризов, и никогда не предавал гостя.

К ним подошёл де Глатиньи, который проснулся и услышал шёпот.

— Я пойду, — сказал ему Эсклавье. — Буду признателен, если вы позаботитесь о Лескюре вместо меня.

— Могу я пойти с вами?

— Никак нет. Есть только самый отдалённый шанс на успех, даже для одного единственного человека. Буафёрас считает, что мне это не сойдёт с рук, и, возможно, он прав.

— У вас есть какая-нибудь провизия?

— Нет.

Без звука де Глатиньи пошёл и взял вещмешок Лакомба.

— Это может пригодится. Та жирная свинья никогда не будет нуждаться в нём при попытке к бегству.

— Слишком тяжёлый, — сказал Эсклавье.

Он взял только три банки. Буафёрас протянул ему серебряный пиастр, который носил прикреплённым к ноге клейкой лентой.

— Это единственные деньги, которые признают мяо. Тебя либо убьют, либо поймают. Удачи.

— Я присмотрю за Лескюром, — сказал де Глатиньи. Если увидите Мартину раньше меня, передайте ей привет.

Эсклавье похлопал его по плечу.

— Ты трахнуть её хотел, ублюдок, играя в защитника добродетели. Прям как вьеты. Возможно, это хорошая тактика. Берегите Лескюра хорошенько, Глатиньи. Он сделал то, чего я никогда не смог бы — сражался и проявил мужество ради кого-то, кроме себя.

Эсклавье нырнул в темноту и мгновенно промок под дождём. В хижине сторожевого поста мерцал свет. Сторожевой пост находился к северу, поэтому ему следовало двигаться в противоположном направлении и немедленно укрываться в джунглях.

— Стой!

Из дождя и темноты донесся голос.

Эсклавье ответил:

— Ту-би, заключённый, очень болит живот.

Это был пароль, который позволял им максимально использовать стыдливость Вьетминя и ночью покидать хижины, поскольку «Правило гигиены», бывшее одним из четырёх правил Народной армии, предписывало, что «естественные потребности должны отправляться в уединении».

Часовой пропустил его, и Эсклавье вскарабкался на склон. Его тут же поглотили джунгли; ползучие растения, словно щупальца, пытались обвиться вокруг него; шипы были похожи на зубы, которые пытались разорвать в клочья. Не было никакой возможности держать прямой курс; в голове у него была только одна мысль — продолжать подъём, чтобы добраться до гребня. Оказавшись там, он сможет сориентироваться.

Изредка он чуть не падал от изнеможения; веки налились свинцом; он испытывал искушение немного полежать и поспать, а чуть позже продолжить путь. Но он вспомнил окно в компьенском поезде, расправил плечи и двинулся дальше. Он был прав, что не стал ждать дольше, прежде чем сбежать. Он знал, как легко человек теряет силы в лагере, где работа тяжела, а еды недостаточно, и как быстро он может утратить храбрость в деморализующей компании брюзжащих нытиков, которые более или менее смирились со своим положением пленных.

К рассвету он добрался до гребня и смог отдохнуть. Долины больше не существовало, она терялась в тумане. Он был в стране мяо, которые живут над облаками.

В легендарные времена Нефритовых императоров, владык Десяти Тысяч гор, в Китай явился дракон, опустошивший страну. Он глотал посланные против него армии и воинов, одетых в волшебные доспехи. Тогда император пообещал, что любой, кто избавит его от дракона, получит руку его дочери и половину царства. Большой пёс по имени Мяо убил дракона и пришёл за наградой. Императору не хотелось исполнять обещание, но он боялся могучего пса. Тогда один из его советников предложил пойти на хитрость. Спору нет, император обещал полцарства убийце дракона, но не уточнил, какие именно полцарства. Почему бы не верхнюю половину? Что касается дочери, то с этим не было проблем. У императора было множество дочерей, и большую часть времени он проводил, порождая ещё больше. Таким образом пёс Мяо получил в жёны дочь императора, а в приданое — все земли, лежащие выше облаков. Его потомки — мяо — в память о нём носили серебряный ошейник. Они любили животных, жили на высокогорье и, поскольку были потомками Нефритового императора, смотрели свысока на другие расы, особенно на вьетнамцев дельт.

Эсклавье чувствовал большую привязанность к мяо, хотя те были такими грязными, что их приземистые маленькие тела с икрами, толстыми как у тибетского шерпа, всегда были чёрными, как сажа. Они никогда не смешивались с жителями низин, раболепными и льстивыми таями, они не признавали никакой социальной или семейной организации; некоторые из них даже отказались от всякой формы общинной жизни. Они держались своих горных хребтов — последние анархисты мира.

Солнце нещадно палило. Эсклавье захотел пить. Он продолжал следовать гребнем горы, и во второй половине дня над ним очень низко пролетел «Корсар» — самолёт британских воздушных сил. Он отчаянно замахал рукой, но пилот его не заметил. В любом случае, что он мог сделать? Нужно было идти дальше, одному и без всякой помощи, и мысль о себе, затерянном среди слоновой травы, с пересохшим от жажды горлом, была странно притягательной.

Он миновал первую деревню мяо, что спряталась за горной вершиной. Он чувствовал, что это всё ещё слишком близко к вьетминьцам и Дьен-Бьен-Фу.

Пройдя ещё три часа, он наткнулся на рай[14]: часть леса была выжжена. В золе мяо посадили немного горного риса, овощей и маков. Там стояли четыре женщины, одетые в лохмотья, с корзинками на спине, их босые ноги в обмотках выглядели почти чудовищно. Женщины собирали кабачки. Эсклавье понимал, что следует идти дальше, но он был на последнем издыхании, ужасно хотелось пить, и скоро должно было стемнеть.

Он подошёл к женщинам. Они вовсе не выглядели испуганными, а издавали негромкие гортанные восклицания и поворачивали к нему широкие плоские лица. От них так ужасно воняло, что его чуть не стошнило.

«Это, должно быть, вопрос привычки, — сказал себе Эсклавье. —