ноги и пройдя пару шагов, намеренно зацепился одной ногой о другую и неловко шлепнулся, тут же запричитав о том, как мне больно, но теперь никто не смеялся. Снова поднявшись я осторожно пошел вдоль стены дома, надеясь таким образом выйти к парадному выходу в подъезд.

Лестницы были завалены ворохами сушеной листвы, нельзя было продохнуть из-за пыли, кружащей в воздухе.

Поднявшись во второй этаж, на лестничной площадке в углу, увидел я куклу, кого-то мне напоминающую. Она была похожа на человека, которого я знал в прошлом, но неизвестно на кого именно. Тоненькими ручонками своими, держался манекен за рукоятку ножа, торчащую из его же живота. Все это, с самого начала и по сию пору напоминало один страшный сон. Зачем кому-то оставлять здесь эту куклу, да и еще с ножом в брюхе? Что здесь происходит и по чьей вине?

Вырвав нож из живота манекена, подошел я к двери Елены Викторовны и взявшись за ручку, потянул вниз. Замок щелкнул и дверь приоткрылась. А что если и это все подстроено, что если зачинатель этой игры, притаился за этой дверью и ждет когда покажется моя голова, по которой он уже готов ударить ножом, или камнем, да чем угодно! Кто-то же смеялся там, на улице, был ли это тот неизвестный, или же он не один? Я не смогу убежать, они повсюду, на улице, в квартире Елены Викторовны, в моей комнате, а раз так, то разве есть какая-то разница где и как умирать?

Я со всей силы отворил дверь и защурившись от страха влетел в комнату, на вытянутой руке держа перед собою нож. В прихожей никого не было, где-то в отдалении, в одной из комнат зародился крик, расцвел и заполонил собою всю квартиру. Я выбежал в подъезд, схватил куклу, и вернувшись в прихожую швырнул её в комнату откуда доносились эти звуки. Она захлебывалась в крике, визжала, орала, верещала, пыталась сказать что-то, но не могла, и я ничего не понимал.

Когда Елена Викторовна наконец-то замолчала и до уха моего доносились лишь отрывистые и тихие всхлипывания, я зашел в комнату. На полу развалилась огромнейшая туша, какой я и представить себе не мог. Я не мог смотреть на неё и искал глазами предмет за какой который мог бы ухватиться. На стене висело множество фотографий, на которых запечатлена была прекрасная женщина. Она то кружилась в танце, схваченная объективом в самый страстный момент, то утопала в пышном цветении весеннего парка, а то и просто улыбалась, глядя на вас своими хитрыми глазками, а теперь она валялась на полу и заливалась слезами, пристально вглядываясь в лицо куклы, с которой будто бы были списаны все эти многочисленные копии одной и той же женщины.

Елена Викторовна молчала, казалось силы покинули её и сейчас она была ни на что не способна. Внутри же этой женщины бесновалось что-то. В глазах её я видел недоумение и стыд, страх и боль, она жалела саму себя и никак не могла понять того, что происходит. Быть может она даже меня не замечала, хотя я стоял в нескольких метрах от Елены Викторовны, наблюдая за её страданиями. Я и думать перестал о том, что все это могло быть сыгранной кем-то комедией. Она мучилась, по-настоящему мучилась и в том для меня была какая-то отрада.

Я вышел, оставив её наедине с куклой-двойником. В другой комнате, принадлежащей её мужу, я тоже наткнулся на огромную тушу, распластанную на полу, пребывающую правда еще в бессознательном состоянии. В центре этой комнаты, под самым потолком, перекинутая через люстру висела петля, в которой болталась кукла. Стены тут, так же, как и в покоях Елены Викторовны, были завешаны фотографиями, на которых правда был запечатлен один лишь Петр Александрович, её муж.

Если бы они так сильно не любили самих себя, то я верно бы откатил эту бездыханную тушу в комнату к Елене Викторовне, но это бы её лишь обрадовало. Она бы увидела, что есть кто-то, кому намного хуже, и от этого знания ей стало бы легче. Противоположного добился бы я избавившись от этого тела, чтобы Елена Викторовна если она вдруг научится ходить или хотя бы ползать не имела возможности наткнуться на него. Но я был так слаб еще, собственный вес с трудом носил.

Взяв в руки подушку, валявшуюся тут же на полу и полностью закрыв ей лицо Петра Александровича, приставил я лезвие ножа к его горлу. А что если за мной следят, и за этот шаг мне придется понести самое чудовищное наказание?

Я сделал аккуратный надрез, со всей силы надавливая на подушку. Петр Александрович даже не шелохнулся. Уж не мертв ли он? Окровавленной рукой на запястье я нащупал пульс. Бьется. Удар, удар, так деловито с какой-то поразительной размеренностью, а затем тишина, он умер. И никто вслед за этим не появился, никто за мной не наблюдал, я убил человека и ничего за этим не последовало.

Разрезав тело Петра Александровича на части, я одну за одной выкинул их в окно, оставив на всякий случай ногу. Весь пол был залит кровью, и мне какое-то время пришлось поползать на четвереньках с тряпкой в руках, прежде чем следы преступления были убраны.

— Где он? — спросила Елена Викторовна после того как я вернулся в её комнату.

— О ком вы? О том мужчине, чьими фотографиями увешаны стены соседней комнаты? Я его не видел, здесь кроме вас нет никого.

— А кукла, откуда здесь кукла? Это вы её принесли? Признавайтесь, это ваших рук дело?! — она готова была закричать от злобы.

— Нет, она лежала в подъезде, а уж кто её оставил, я не знаю, в моей квартире точно такая же валяется, только с моим лицом.

— Вы верно шутите, издеваетесь надо мной?! — она была раздражена — Да кому это вообще надо в каждую квартиру подбрасывать по кукле, в точности копирующих владельцев этих квартир. Это безумие какое-то!

— Я и сам об этом думал, но ни к чему так и не пришел. Не знаю кому все это нужно, но в комнате вашего мужа под самым потолком болтается манекен. Но самое удивительное, пожалуй, заключается в том, что все эти муляжи выглядят так, будто бы они наложили на себя