Поев свежего мяса, я успокоился и взял себя в руки. В конце концов не сошелся же свет клином на этой несчастной, есть масса таких вот Елен и даже получше себе найду, и надо бы собираться в путь вместо того, чтобы сидеть здесь и идеализировать эту почившую женщину.

Прихватив с собой её ногу, чтобы есть и голову, для того чтобы сравнивать покойницу с теми другими женщинами, я вышел из квартиры, кишащей крысами и осторожно, чтобы не упасть стал спускаться по лестнице.

XVI

Город одичал, был укутан с головы до ног разросшимися деревьями и кустами, внутри же этого кокона из ветвей и листьев все было нараспашку. Я мог зайти куда угодно и остаться там насовсем, да вот только никуда мне более не хотелось. Не тающим айсбергом дрейфовал я с места на место, но не имея возможности оставаться там надолго, шел дальше. Я видел многих женщин, овладевал ими, вкушал плоть их и их мужей, но в том не было больше никакого смысла. Иногда, не выдерживая их равнодушия я со всего маха бил их ножом чтобы они хотя бы вскрикнули, но они молчали, все вокруг увязло в этой проклятой тишине.

Ах, только бы слова знать, научиться бы думать, тогда бы я уже решил, что мне делать с самим собой. Я будто бы раскололся на два одинаково ровных куска, вставших друг на против друга с тем, чтобы вступить в бесконечную дуэль. Один из оппонентов говорил, что жить ни то чтобы надобно, а даже необходимо, что смерть невозможна, что в наш прогрессивный век люди не умирают, а живут-живут-живут…Второй же без всякой натуги шептал о сладости смерти, нежно волной накатывался, ветром шелестел и даже глаз не открывал, чтобы на меня взглянуть, ему было все равно, он знал правду, а владеющие истиной ни о чем и не кричат.

Я шел по Невскому, обезлюдевшему и совершенно обнищавшему, Фонтанка вся тиной поросла, зацвела, благоухала, из-под раздробленного асфальта показывались зачинавшиеся деревца, а раскиданные кем-то в гневе автомобили служили прекрасным пристанищем для одичавших собак и котов. Я увидел её еще из далека, она стояла в своем синем платье, каждая часть которого трепетала от ветра, словно оно было живым и пульсировало, гоняло по организму своему кровь, и смотрела куда-то вдаль. И я побежал, если оргию эту движений моих можно так назвать. Выталкивая тело свое вперед, я в усталости падал, катился по земле и как-то по чистой случайности вставая на ноги, снова готовился к выстрелу тушей своей в окружающее меня пространство.

Я сорвал с неё платье, а под ним ничего не было. Откинув его в сторону, смотрел я как вдали обветшалый клен покачивается на ветру всеми ветвями своими. Повисшая в воздухе голова её смотрела на меня с застывшим от смерти умилением. А под платьем ничего нет.

Если и хотел я жить, то только для самого себя, это мне было известно наверняка, как бы не пытался убедить меня в обратном голос. Но я не мог жить для себя, дожился уже, и этого хватит. Намедни я зашел в одну из квартир где-то на Васильевском, и обнаружил там как и обычно полный беспорядок и валявшуюся на полу тушу. Было уже поздно и я решил остаться. Перекусив я лег на кровати в одной комнате с тушей. Уже засыпая я заслышал какое-то движение. Привстав с кровати увидел я, что туша пришла в себя и уже даже шевелиться. Однако же, одаренная. Какой-то проблеск сознания, заключенный как в темнице в этом огромном куске мяса решил, что ему нужно лечь на спину, и всеми силами своими пытался это осуществить. Она будто бы рухнула, словно то была стена, которую долго раскачивали и под конец вынудили упасть плашмя наземь. И тут же туша захрипела под гнетом накатившего на грудь живота. Бывшее человеком и ставшее ничем существо, задыхалось под тяжестью собственного веса, неосознанно уничтожало самое себя. А подобное ведь и со мной могло случиться и именно поэтому невозможно жить для самого себя. Не могут люди жить ничего не извращая, им дают свободу, а они оскотиниваются, им говорят любите себя, а они умирают. А может быть и есть в людях нечто самоубийственное, они нарочно стремятся к смерти и лезут туда, куда не следует, потому то они может и властвуют над всеми животными с их бесполезным инстинктом самосохранения.

И руки я на себя наложить не мог, оттого ли, что трусом был, или по какой другой причине, но не мог. Мне начинало казаться, что мне будто бы дали второй шанс для того чтобы не упустить жизнь, чтобы они не прошла мимо как то было раньше, как то случилось со многими. Лишь бы ни со всеми, лишь бы был хоть кто-нибудь, сохранивший человеческое лицо.

Теперь жизнь была чем-то наглядным, на неё можно было посмотреть со стороны, она отделилась от меня и стала чем-то независимым поскольку я теперь знал, что живут и другие, жизнь наполняет всех и даже в мертвые предметы вдыхает частичку себя. А раз так, то не может весь смысл заключаться в одном лишь удовольствии, ведь мне и пострадать ведь придется, чтобы обрадовать кого-то, и каким бы благим результат не был, страдание останется страданием.

Я перевернул город вверх дном в поисках человека, но так ничего и не нашел, во всех квартирах, пригвождённые к полу собственной тяжестью, валялись мерзкие туши. Но однажды я зашел в библиотеку расположившуюся в Восьмой линии и увидев библиотекаря обрел надежду. То была молодая девушка, со спадающими ниже пояса, засаленными волосами, цвета спелой пшеницы. И хоть она как и все кого я встречал в последнее время лежала без сознания, она была не то чтобы стройна, а даже я бы сказал суховата. Такого я давно уже не видел и даже будто бы оказался в прошлом, почувствовал себя как-то легче, в том смысле, что тело мое будто бы высохло раз в пять, но краем глаза увидев себя в зеркале,