Шрифт:
Закладка:
Утром 1 сентября 20-го года остаток лейб-драгун 8-го эскадрона, приказанием свыше, снова развернулся на левом фланге полка, чтобы, как и многие десятки раз, конной атакой остановить напор вдвое сильнейшего врага.
Спокойно поднял шашку доблестный штабс-ротмистр, взмахнув, блеснул ею в воздухе – опустил! Там, далеко за ним, как стрела из натянутой тетивы, понеслись на широких интервалах конные люди – последние белые гвардейские драгуны.
«Пики в руку, шашки к бою! Направление по четвертому взводу корнета Келеповского!» – слышна им отчетливо и звонко его последняя команда…
Напоролись на скрытый пулемет… Несколько секунд, и шалая пуля сделала свое дело.
Тихо склонился на шею лошади штабс-ротмистр Колокольцов и, убитый наповал, скатился с седла.
Коротким ударом пулемет у красных был взят, его прислуга изрублена, а остатки наступавшей цепи дрогнули и побежали.
Старые и молодые господа офицеры лейб-драгуны! Так пресеклась жизнь в бою на хуторе под Черненькой последнего командира 8-го эскадрона гвардейского кавалерийского полка Русской Армии штабс-ротмистра Аполлона Григорьевича Колокольцова – Адмирала, как в шутку прозвали его однополчане.
А. Вонсяцкий[500]
ПРОТИВ БОЛЬШЕВИКОВ
(Отрывок из воспоминаний)[501]
…24 января 1919 года Запасный кавалерийский полк[502] Добровольческой армии походным порядком двинулся из Ливадии в Ялту; затем через Алушту в Симферополь. В Симферополе должна была произойти посадка полка в вагоны. Полк должен был доехать до станции Ново-Алексеевка, оттуда снова походным порядком до Аскания-Нова…
Стоял дивный солнечный день. На тротуарах набережной Ялты – скопление праздной, гуляющей толпы… Но вот идет полк… Впереди в одну шеренгу едет офицерство, уланы и гусары. Все бросаются к окнам, выходят из кафе и магазинов.
Первым – на красивом коне Богуцкий, за ним в ряд: Римский-Корсаков, Крыжановский, Гарденин[503], Марков-Горяинов[504], Криштофович[505], Григоревский… Рядом с ними гордо, красиво держатся в седлах александрийцы[506]. Печальными, полными грустью взглядами прощаются они с Ялтой.
Чувствовали ли некоторые из них, что сюда больше живыми не вернутся?
Беззаботно проходят тройки улан и александрийцев. Несется песнь:
Ты не плачь, не рыдай,
Моя дорогая!
Коль убьют, позабудь:
Знать судьба такая!
Марш вперед, трубят в поход,
Черные гусары!
Но вот последняя тройка прошла. Сзади нагоняют полк отставшие пулеметные и лазаретные двуколки…
Полковник Гершельман – улан Его Величества и командир полка, по делам службы задержавшийся в Ялте на два дня, – уехал с штабс-ротмистром фон Мейером[507] на автомобиле и нагнал полк в Симферополе.
Прошло четыре недели. Я поправлялся в санатории Императора Александра III в Массандре от полученного от большевиков ранее ранения. Вдруг неожиданно вызывают меня к телефону. У телефона врач нашего полка Каракановский, приехавший в Ялту несколько дней тому назад, назначенный представителем Добровольческой армии по освидетельствованию мобилизованных, только что объявленной в Крыму мобилизации.
– Ты еще ничего не слышал?
– Нет.
– Приезжай скорее в «Равэ»…
Ровно в восемь вечера вхожу в «Равэ» и в углу за столиком вижу Каракановского, сидящего с полковниками Мартыновым и Глебовым.
– На, полюбуйся… – И он протянул мне свернутую в клубок телеграфную ленту.
Я медленно разворачиваю и читаю нечто ужасное…
«…В бою 20 февраля под Аскания-Нова убиты командир полка полковник Гершельман ротмистр Богуцкий корнет Марков-Горяинов точка тела полковника Гершельмана и ротмистра Богуцкого следуют в Ялту точка несмотря на восемь попыток вынести тело корнета Маркова-Горяинова не удалось точка тяжело ранен прапорщик Григоревский точка ранены ротмистр Римский-Корсаков корнет Крыштофович…»
Ночью прибыл грузовой автомобиль с адъютантом полка поручиком Мухановым и двумя уланами, привезшими три тела: Гершельмана, Богуцкого и одного солдата, скончавшегося по дороге, во время отступления остатков полка. Все они были в таком виде, в каком их подобрали. В нижней церкви Ялтинского собора, где омывались эти трупы, Муханов передавал подробности.
Эскадрон улан Его Величества[508], численностью в девяносто с лишком человек, в течение восьми часов выдерживал бой против четырехсот большевиков и махновцев. У банды была даже артиллерия. Первым был убит Богуцкий. Он находился в цепи. Неприятельская цепь залегла в двухстах шагах. Младшие офицеры и уланы уговаривали Богуцкого лечь.
– Пусть эта сволочь посмотрит, как мы воюем! – отвечал он и так же стройно, с выпяченной грудью вперед, как он выходил на учение или шел по набережной Ялты, проходил вдоль своей цепи, бросая каждому патроны, у кого не хватало, и определяя прицел. Вдруг он падает. К нему подбегают – он мертв. Пуля попала в сердце.
Теперь он лежит бледный, с полузакрытыми глазами, в той же боевой одежде, с улыбкой на лице, как бы повторяющей: «Пусть эта сволочь посмотрит, как мы воюем!» Как-то не верится, что этот худой, бледный и есть тот еще недавно веселый, красивый, с вечным румянцем на щеках Богуцкий… Глаза, окруженные черной каймой, глубоко впали, нос заострился. Я нагибаюсь и целую холодный, покрытый слоем пыли лоб.
Рядом с ним лежит Гершельман. Шинель вся залита кровью…
Видя тяжелое положение эскадрона и узнав о смерти Богуцкого, Гершельман, стоя в дверях избы – штаба полка, вызвал к себе вахмистра, чтобы отдать какое-то приказание. Появившемуся вахмистру он успел только крикнуть: «Почему коноводы не на местах»… и тотчас упал. Он еще жил, когда внесли его в хату. Пуля попала в шею и пробила аорту.
– Завяжите шею… Так… Хорошо… – И он стих. Ушел в вечность.
Сейчас он лежит со спокойным лицом. Около него – его золотое оружие. Высочайше пожалованное за храбрость в германскую войну. На георгиевском темляке несколько капель засохшей крови.
Дальше лежит солдат. Пуля попала ему в живот, и он по дороге скончался. Над ним стоит прибывший с ним улан – его брат.
Я подхожу снова к Богуцкому. Нужно помочь, переложить его в только что принесенный гроб. Как странно! Только теперь заметили, что три пальца правой руки были сжаты для крестного знамения. Покойный в последнюю секунду хотел перекреститься… И пальцы так и застыли. В левой руке была зажата обойма. Из карманов вынимаем несколько писем… Это той… которая сейчас бьется тут же, в церкви, в истерике.
Наконец покойники омыты, уложены в гробы, обложены цветами.
Глухо раздается бас протодиакона:
– Еще молимся об упокоении новопреставленных воинов Василия, Георгия, Андрея…
Андрея… Его здесь нет. Это убитый корнет Марков-Горяинов. Покойный сидел за пулеметом. Все пулеметы прекратили стрельбу, но Марков-Горяинов не переставал накладывать целые кучи бандитов. Вот разорвался над ним большевистский снаряд. Пулемет
