Утром 1 сентября 20-го года остаток лейб-драгун 8-го эскадрона, приказанием свыше, снова развернулся на левом фланге полка, чтобы, как и многие десятки раз, конной атакой остановить напор вдвое сильнейшего врага.

Спокойно поднял шашку доблестный штабс-ротмистр, взмахнув, блеснул ею в воздухе – опустил! Там, далеко за ним, как стрела из натянутой тетивы, понеслись на широких интервалах конные люди – последние белые гвардейские драгуны.

«Пики в руку, шашки к бою! Направление по четвертому взводу корнета Келеповского!» – слышна им отчетливо и звонко его последняя команда…

Напоролись на скрытый пулемет… Несколько секунд, и шалая пуля сделала свое дело.

Тихо склонился на шею лошади штабс-ротмистр Колокольцов и, убитый наповал, скатился с седла.

Коротким ударом пулемет у красных был взят, его прислуга изрублена, а остатки наступавшей цепи дрогнули и побежали.

Старые и молодые господа офицеры лейб-драгуны! Так пресеклась жизнь в бою на хуторе под Черненькой последнего командира 8-го эскадрона гвардейского кавалерийского полка Русской Армии штабс-ротмистра Аполлона Григорьевича Колокольцова – Адмирала, как в шутку прозвали его однополчане.

А. Вонсяцкий[500]

ПРОТИВ БОЛЬШЕВИКОВ

(Отрывок из воспоминаний)[501]

…24 января 1919 года Запасный кавалерийский полк[502] Добровольческой армии походным порядком двинулся из Ливадии в Ялту; затем через Алушту в Симферополь. В Симферополе должна была произойти посадка полка в вагоны. Полк должен был доехать до станции Ново-Алексеевка, оттуда снова походным порядком до Аскания-Нова…

Стоял дивный солнечный день. На тротуарах набережной Ялты – скопление праздной, гуляющей толпы… Но вот идет полк… Впереди в одну шеренгу едет офицерство, уланы и гусары. Все бросаются к окнам, выходят из кафе и магазинов.

Первым – на красивом коне Богуцкий, за ним в ряд: Римский-Корсаков, Крыжановский, Гарденин[503], Марков-Горяинов[504], Криштофович[505], Григоревский… Рядом с ними гордо, красиво держатся в седлах александрийцы[506]. Печальными, полными грустью взглядами прощаются они с Ялтой.

Чувствовали ли некоторые из них, что сюда больше живыми не вернутся?

Беззаботно проходят тройки улан и александрийцев. Несется песнь:

Ты не плачь, не рыдай,

Моя дорогая!

Коль убьют, позабудь:

Знать судьба такая!

Марш вперед, трубят в поход,

Черные гусары!

Но вот последняя тройка прошла. Сзади нагоняют полк отставшие пулеметные и лазаретные двуколки…

Полковник Гершельман – улан Его Величества и командир полка, по делам службы задержавшийся в Ялте на два дня, – уехал с штабс-ротмистром фон Мейером[507] на автомобиле и нагнал полк в Симферополе.

Прошло четыре недели. Я поправлялся в санатории Императора Александра III в Массандре от полученного от большевиков ранее ранения. Вдруг неожиданно вызывают меня к телефону. У телефона врач нашего полка Каракановский, приехавший в Ялту несколько дней тому назад, назначенный представителем Добровольческой армии по освидетельствованию мобилизованных, только что объявленной в Крыму мобилизации.

– Ты еще ничего не слышал?

– Нет.

– Приезжай скорее в «Равэ»…

Ровно в восемь вечера вхожу в «Равэ» и в углу за столиком вижу Каракановского, сидящего с полковниками Мартыновым и Глебовым.

– На, полюбуйся… – И он протянул мне свернутую в клубок телеграфную ленту.

Я медленно разворачиваю и читаю нечто ужасное…

«…В бою 20 февраля под Аскания-Нова убиты командир полка полковник Гершельман ротмистр Богуцкий корнет Марков-Горяинов точка тела полковника Гершельмана и ротмистра Богуцкого следуют в Ялту точка несмотря на восемь попыток вынести тело корнета Маркова-Горяинова не удалось точка тяжело ранен прапорщик Григоревский точка ранены ротмистр Римский-Корсаков корнет Крыштофович…»

Ночью прибыл грузовой автомобиль с адъютантом полка поручиком Мухановым и двумя уланами, привезшими три тела: Гершельмана, Богуцкого и одного солдата, скончавшегося по дороге, во время отступления остатков полка. Все они были в таком виде, в каком их подобрали. В нижней церкви Ялтинского собора, где омывались эти трупы, Муханов передавал подробности.

Эскадрон улан Его Величества[508], численностью в девяносто с лишком человек, в течение восьми часов выдерживал бой против четырехсот большевиков и махновцев. У банды была даже артиллерия. Первым был убит Богуцкий. Он находился в цепи. Неприятельская цепь залегла в двухстах шагах. Младшие офицеры и уланы уговаривали Богуцкого лечь.

– Пусть эта сволочь посмотрит, как мы воюем! – отвечал он и так же стройно, с выпяченной грудью вперед, как он выходил на учение или шел по набережной Ялты, проходил вдоль своей цепи, бросая каждому патроны, у кого не хватало, и определяя прицел. Вдруг он падает. К нему подбегают – он мертв. Пуля попала в сердце.

Теперь он лежит бледный, с полузакрытыми глазами, в той же боевой одежде, с улыбкой на лице, как бы повторяющей: «Пусть эта сволочь посмотрит, как мы воюем!» Как-то не верится, что этот худой, бледный и есть тот еще недавно веселый, красивый, с вечным румянцем на щеках Богуцкий… Глаза, окруженные черной каймой, глубоко впали, нос заострился. Я нагибаюсь и целую холодный, покрытый слоем пыли лоб.

Рядом с ним лежит Гершельман. Шинель вся залита кровью…

Видя тяжелое положение эскадрона и узнав о смерти Богуцкого, Гершельман, стоя в дверях избы – штаба полка, вызвал к себе вахмистра, чтобы отдать какое-то приказание. Появившемуся вахмистру он успел только крикнуть: «Почему коноводы не на местах»… и тотчас упал. Он еще жил, когда внесли его в хату. Пуля попала в шею и пробила аорту.

– Завяжите шею… Так… Хорошо… – И он стих. Ушел в вечность.

Сейчас он лежит со спокойным лицом. Около него – его золотое оружие. Высочайше пожалованное за храбрость в германскую войну. На георгиевском темляке несколько капель засохшей крови.

Дальше лежит солдат. Пуля попала ему в живот, и он по дороге скончался. Над ним стоит прибывший с ним улан – его брат.

Я подхожу снова к Богуцкому. Нужно помочь, переложить его в только что принесенный гроб. Как странно! Только теперь заметили, что три пальца правой руки были сжаты для крестного знамения. Покойный в последнюю секунду хотел перекреститься… И пальцы так и застыли. В левой руке была зажата обойма. Из карманов вынимаем несколько писем… Это той… которая сейчас бьется тут же, в церкви, в истерике.

Наконец покойники омыты, уложены в гробы, обложены цветами.

Глухо раздается бас протодиакона:

– Еще молимся об упокоении новопреставленных воинов Василия, Георгия, Андрея…

Андрея… Его здесь нет. Это убитый корнет Марков-Горяинов. Покойный сидел за пулеметом. Все пулеметы прекратили стрельбу, но Марков-Горяинов не переставал накладывать целые кучи бандитов. Вот разорвался над ним большевистский снаряд. Пулемет