нелегко задаться вопросом, как вообще возможно, чтобы человек, способный изложить всего несколько мыслей, смог включить столь противоречивые элементы в свое не слишком объемное сочинение. Матфей — евангелист, который чаще других говорит о допущении язычников в Царство Небесное; именно у него Господь отделяется от учеников с заповедью идти и учить все народы; даже в поучительной речи проскальзывает предпосылка, что Евангелие засвидетельствовано перед царями и народами и что апостолы ушли далеко в чужие земли, и все же только у него есть слова: «Не ходите путем язычников и не входите ни в какой город самарянский. Гфрёрер допускает, что эти изречения возникли в разных, даже противоположных кругах общины, и теперь говорит: «Прошло немало времени, прежде чем столь противоречивые изречения смогли примириться друг с другом и так мирно ужиться в саге. Матфей, вероятно, не чувствовал их взаимной борьбы». Поскольку из всех дошедших до нас изречений видно, что они не возникли в саге, не жили в саге, надо искать другое решение. Правда, Матфей не считал, что эти изречения враждуют друг с другом, но только потому, что он был далеко за пределами битвы и относился к изречениям, взывающим к нам, с величайшим беспристрастием. Человек, который уже послал предвестников язычников к колыбели Божественного Младенца, который так необычайно красиво переработал историю Луки о сотнике в Капернауме и который даже в поучительной речи, где мы сейчас находимся, невольно расширяет идеальную ситуацию до мирового театра, уже не был зажат национальными барьерами и не был догматически заинтересован в том, чтобы Господь говорил так, как будто язычники каким-то образом исключены из спасения. Именно потому, что он так высоко стоял в своих фундаментальных взглядах, он мог со всей беспристрастностью отодвинуть смущение прагматизма настолько далеко, что улавливал мимолетные моменты, которые находил в изложении своих предшественников, еще больше развивал их в определенное, положительное, и на этот раз, C. 10, 5. 6, он в любом случае считал, что рассказывает историю вполне исторически верно, когда позволил Господу произнести этот запрет. Он читает в письме Марка, что ученики отсутствовали совсем недолго, поэтому, заключает он, они забрели только к своим соотечественникам, поэтому они были посланы только к потерянным овцам Израиля. Конечно, вскоре он выходит за пределы этой ограниченной прозорливости, ибо его дух гонит его дальше, его абстрактный взгляд, который не чувствует себя долго дома в конкретном, устремляется во всеобщее, его склонность к нагромождению изречений и представлению Господа как учителя, который видит сразу все стороны предмета в свете, побуждает его собрать воедино все, что только похоже на наставления апостолов, — так возникает противоречие с началом речи, но его это не волнует, так как он довольно скоро забывает это начало.

Относительно самарян отметим, что Марк не сообщает ни одного высказывания Иисуса о них; он, как первый, еще не вложил в жизнь Господа того интереса, который впоследствии возник у Церкви к этому народу. Третий синоптист, автор Деяний апостолов, уже знает о них больше, кроме одного анекдота о плохом приеме Иисуса в самаритянской деревне, он, конечно, знает притчу о милосердном самарянине и историю о благодарном самарянине! Автор истории апостольского времени должен знать что-то о том, как самаряне уже во времена Иисуса показали себя достойными того, чтобы Царство Божие пришло и к ним. Впоследствии, когда первый интерес к самарянам отпал и был вытеснен более значительным интересом, вызванным обращением народов, могло произойти двоякое: либо утверждалось, что Иисус уже набрал самарян для Царства Божия, и тогда они становились в кругу евангельской истории представителями чужеземцев, которые войдут в Царство Небесное, либо о них снова забывали, и первый тип евангельской истории снова вступал в свои права. Первое произошло в четвертом Евангелии, последнее — в первом, а здесь даже получилось так, что они оказались в одном стаде с народами в прообразе, который должен был быть направлен против заблудших овец Израиля.

2. Сборы в дорогу.

Как страстное стремление к общим представлениям, или, скорее, абстракциям, могло вывести его далеко за пределы, которые он установил себе за мгновение до этого, Матфей доказывает нам в следующем же изречении этой беседы. Ученики должны отправиться в миссионерское путешествие по Святой Земле, евангелист читал в трудах своих предшественников, что они вскоре вернулись после проповеди, исцеления больных и изгнания бесов, но он забывает все эти мелочи, свое первое намерение, а также предпосылки, на которых основаны сообщения Марка и Луки, во втором предложении этой речи и, как если бы они теперь были посланы на дело, о котором нам рассказывается в Деяниях Апостолов, Господь говорит ученикам: «Идите, проповедуйте, что наступило Царство Небесное; больных исцеляйте, отверженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте».

Вы получили его даром, — продолжает он, — и отдадите даром». Эта фраза также встречается только у Матфея, но в контексте, полностью исключающем ее, поскольку сразу после нее ученикам дается следующее повеление: «Не приобретайте себе ни золота, ни серебра, ни меди на пояса, ни мешка на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха, ибо трудящийся достоин пропитания своего». Итак, если они должны быть уверены в пропитании за свой труд, то нельзя в то же время сказать: дайте даром, как и вы получили даром. Апологет может еще помучить нас и доклад, утверждая, что сказано только, что они не должны требовать ничего за чудесные дела, а учение должно быть делом, от которого они могут получать средства к существованию. Напрасные терзания! Учение и чудеса отнюдь не разграничены так сильно, более того, они вообще не разграничены в отношении указания, что они должны работать даром, и если после этого им велено давать себя кормить людям, и если они действительно находят себе пищу в пути, то невозможно определить, что они получили эту поддержку не за исцеления, а только за учение.

Противоречие остается. Кроме того, время: «не приобретайте себе» не подходит ко всем предметам, которые перечисляет Матфей, по крайней мере, оно не подходит одновременно к «золоту, серебру и бронзе», особенно когда говорится о «бронзе в поясах ваших» и «сумках, двух юбках и посохе». Наконец, изречение «Рабочий стоит своего мяса», это подражание изречению «Не завязывай рта волу, который ступает», не на своем месте, так как прежде говорилось не о мясе, а о золоте, серебре, латуни, юбках, обуви и посохе. А теперь послушайте, как умолкают все эти разногласия, когда мы читаем у Марка: «И повелел им ничего не брать в дорогу, кроме