его Колена. «Никогда я не видел его таким счастливым и непринужденным на сцене, позволяющим своей врожденной радости бурлить во всех ситуациях», – написал Джои Персиваль о его первом лондонском Колене через два месяца.

После своего исторического дебюта в Нью-Йорке в 1949 году Королевский балет впервые выступал на сцене этого города без Фонтейн. Нуреев все чаще танцевал с Мерл Парк и Моникой Мейсон. И хотя он был в отличной форме, несколько других танцовщиков составили ему достойную конкуренцию. Среди них – Дэвид Уолл и Доуэлл, два танцовщика, которым пример Рудольфа явно пошел на пользу. Благодаря своим блистательным выступлениям в этом сезоне Сибли и Доуэлл стали новой «золотой» парой труппы. Нуреев чередовался с Доуэллом в разных ролях, в том числе в роли де Грие в балете «Манон». Эта роль была создана, чтобы продемонстрировать блестящую технику Доуэлла, но Нуреев придал образу кавалера де Грие большую жизненность. И Нуреев, и Доуэлл были замечательными актерами, но, как указал Клайв Барнс, Доуэллу недоставало зрелости Нуреева подобно тому, как Нурееву недостало зрелости Бруна в тот сезон, когда они оба танцевали в Королевском балете в 1962 году: «…В те дни больший опыт [Бруна] всегда делал его в драматическом плане более интересным, чем мистер Нуреев при всей его яркости. Мистер Нуреев быстро усвоил уроки мистера Бруна, и это одна из причин, по которым сегодня он – Рудольф Нуреев».

Однако превосходство Нуреева оказалось столь же уязвимым, как в свое время превосходство Бруна. И перед новым вызовом он оказался совершенно неожиданно; а бросил его Рудольфу Михаил Барышников, объявивший 29 июня в Торонто о своем желании остаться на Западе. Это событие сделалось заголовками газетных передовиц во всем мире, встретившем громкими аплодисментами выбор еще одной советской звезды в пользу Запада. В отличие от побега Рудольфа, решение Барышникова было заранее обдумано и тщательно спланировано, и успех Нуреева, за которым он неотступно наблюдал, немало тому поспособствовал.

Барышников и еще одна звезда Кировского театра, Ирина Колпакова, гастролировали с труппой Большого театра[256]. По окончании недели представлений в Торонто Барышников вместо автобуса труппы кинулся к поджидавшей его машине. Друзья увезли его в сельское поместье, где он скрывался от прессы и в уединении обдумывал дальнейшие действия. Беглецу быстро гарантировали убежище, а среди друзей, дававших ему советы, были прежние соученики Рудольфа по Ленинградскому училищу Серджиу Стефанши, на тот момент уже ведущий танцовщик Национального балета Канады, Саша Минц, осевший в Нью-Йорке после эмиграции в Израиль, и Макарова, бывшая любовница Барышникова.

Рудольф, находившийся тогда в Лондоне, встречался с Барышниковым за три года до этого события – когда Михаил выступал в Лондоне с Кировским театром. Рудольф через своего друга[257] передал записку с вопросом, «не хочу ли я прийти к нему домой на ланч, – рассказывал потом Барышников. – Конечно, я хотел». И одним ранним утром он ускользнул из гостиницы в гости к Нурееву. Они провели вместе весь день, разговаривали о Пушкиных, Дудинской и Шелест, но в основном – о балете, о том, чему Рудольф научился на Западе, «о педагогах и технике, о том, как проводятся занятия в классе в России, а как во Франции и в Англии, о том, как долго здесь разогреваются, как упражняются у станка и прочих подобных вещах». Барышникова поразила сердечность Рудольфа: «Мне льстил его интерес. Ему нравилось, как я танцую. Приятно было повидаться с этим человеком в экстравагантном одеянии, в красивом доме. Он задавал много вопросов. Я слышал, что этот парень мог вести себя заносчиво и оскорбительно. Но, несмотря на эти слухи, он оказался нормальным. Он жил довольно тихо в некотором смысле».

Потом Рудольф показал гостю свои костюмы; он вынимал их поочередно и объяснял в подробностях их крой – с плотным прилеганием в талии, но свободный под мышками, чтобы не стеснять движений рук. Барышникову стало скучновато – тогда он еще не считал костюмы неотъемлемой частью искусства. «Теперь считаю, – признал позже танцовщик. – А для [Нуреева] все, от чего зависело, как тело будет выглядеть на сцене, представляло жгучий интерес». Тему побега они не затрагивали. «Тогда это даже не приходило мне в голову», – утверждал Барышников. В конце визита Рудольф подарил ему альбом с рисунками Микеланджело и шарф.

Через три недели после побега Барышникова они встретились снова. Им довелось выступать в Нью-Йорке одновременно, правда, на разных сценах. Барышникова пригласили дебютировать с труппой «Американ балле тиэтр» в партнерстве с Макаровой в «Жизели» и других спектаклях в Театре штата Нью-Йорк, а отмена в самый последний момент гастролей Большого театра привела Рудольфа в третий раз за то лето в «Метрополитен-оперу» – и опять с канадцами. За обедом Нуреев, исходя из собственного опыта, дал Барышникову несколько советов. По мнению Рудольфа, одной из самых больших его ошибок явилось написание автобиографии в двадцать четыре года: «Не позволяйте им, чтобы они провернули такое же с вами». Он также призвал более молодого танцовщика не метаться: «Работайте с одной труппой». Но Барышников жаждал испробовать новую хореографию, поработать с Аштоном, Бежаром и Пети. «Я сказал ему, что мне неинтересно работать с одной труппой, потому что мне неинтересен классический танец. Конечно, – согласился я, – мне придется выступать в “Жизели”, “Лебедином озере” и прочих подобных балетах, потому что за это платят деньги, но интереса это у меня не вызывает», – рассказывал потом Барышников. Нуреев и сам «метался», танцуя с разными труппами. Но, по-видимому, он чувствовал, что узы, связывавшие его с Королевским балетом, давали ему столь необходимое ощущение принадлежности к «своей» труппе. «Возможно, он пытался мне сказать: то, что я делаю, кажется увлекательным, но это нелегко», – истолковал для себя совет Нуреева Барышников. В другой вечер Рудольф повел его в русскую чайную, и там Нуреев приковал к себе все взгляды, а Барышникова никто не узнал. Но, когда у Рудольфа попросили автограф, он написал свое имя, а затем передал листок Михаилу.

Нуреев также ходил смотреть выступления Барышникова; в частности, его дебют в роли Солора в новой постановке Макаровой сцены Теней из «Баядерки». А Барышников в те вечера, когда не танцевал, ходил в «Метрополитен-оперу» смотреть выступления Нуреева. Присутствие обоих на сцене и в зрительном зале сделало сезон особенно волнующим – балетоманы бегали через площадь из одного театра в другой.

По любопытному стечению обстоятельств, первые выступления Барышникова в Нью-Йорке совпали также с возвращением на сцену Эрика Бруна. Канадцы показывали в «Метрополитен-опере» его «Сильфиду», и великий танцовщик благородного стиля согласился вернуться на подмостки, чтобы сыграть колдунью