Шрифт:
Закладка:
В это время от реки донесся треск ружейной и пулеметной стрельбы. Любимов знал расположение укреплений Приреченского узла сопротивления. Его три пулеметных дота прикрывали железнодорожный и шоссейный мосты через реку. Сейчас старший лейтенант безошибочно определил, что стрельба доносится от Гранитного Плато, возвышавшегося почти у реки.
Сгорбившись, Любимов по-стариковски затрусил к Золотой косе — китайскому поселению в двадцать фанз на берегу реки. Фанзы на Золотой косе почти ежегодно смывала полая вода, но рыбаки упорно селились снова — заставлял голод.
Добравшись на окраину, поселка, Любимов почувствовал что-то недоброе: Небольшие клочки огородов на «приносной» земле были вытоптаны, большинство фанз разрушено. «Японцы здесь!» — заключил Любимов.
Где-то совсем рядом, в лозняке, зарычал танк, раздались громкие крики: «Мае-ни! Мае-ни!.. Исойде!»[32]
«Какого черта они залезли сюда с танками?» — удивился Любимов.
Не медля, старший лейтенант заглянул в первопопавшую фанзу, словно кого-то разыскивая, и потрусил к реке. Но сейчас же лицом к лицу столкнулся с выбежавшим из-за глинобитной стены ефрейтором. Тот сначала молча хотел отшвырнуть его прикладом ручного пулемета в сторону, но, узнав в нем русского, в ужасе отпрыгнул назад и выронил пулемет. Тихо заскулив, ефрейтор присел и, не отрывая взгляда одурелых глаз от старшего лейтенанта, быстро заползал по земле, нащупывая пулемет.
— Молчи — угрожающе шепнул Любимов и направил на него пистолет. Но ефрейтор очумело заверещал и с изумительной прытью ринулся на четвереньках вдоль стены.
«Как глупо влип!» — выругал себя Любимов и выстрелил ефрейтору в широкий затылок. Подхватив его пулемет и сумку с магазинами, старший лейтенант пригнулся и бросился к окраине Золотой косы. Но было уже поздно. Вокруг раздались обеспокоенные выкрики, топот ног, выстрелы.
Заметив стоявшую на пустыре уцелевшую низко втиснутую в землю фанзу, Любимов в несколько прыжков преодолел открытое место и скрылся за дверью. В фанзе было совершенно пусто, только в дальнем углу лежали сложенные в штабель с десяток трупов, очевидно, расстрелянных рыбаков.
— Коко[33]! Коко! — послышались близкие выкрики.
Любимов выглянул в заменявшую окно узкую щель: к фанзе бежало десятка полтора японцев в жандармской форме. Старший лейтенант укрепил пулемет в отверстие и хлестнул длинной очередью.
Японцы несколько раз бросались к фанзе. Они забирались на крышу и стреляли через земляную насыпь, скатывались к подпертым дверям. Пустырь перед фанзой напоминал поле упорного сражения.
— Умирать, господа жандармы, я в этой яме не хочу! — вслух проговорил Любимов, вставляя в пулемет последний магазин. — Безумство храбрых — вот мудрость жизни! — в сильном возбуждении, как во сне, прошептал он. Дав короткую очередь, Любимов отвалил дверь, рывком дернул ее на себя и выскочил наружу. Прижав приклад пулемета под мышкой, он хотел дать очередь по жандармам, но в это время из дота ударил японский тяжелый пулемет. Он бил по жандармам.
Не успев ничего сообразить, Любимов прыгнул в вырытую вокруг фанзы водосточную канаву и ползком выбрался в неглубокую лощину.
Пулемет продолжал строчить…
* * *
Бурлова и Варова японцы настигли возле станции Эхо. Охватив полукольцом, преследователи старались оттеснить их к реке. Японцы стреляли редко, громко выкрикивая что-то похожее на русское улю-лю: «Уру-у! Уру-у!»
— Живыми хотят взять, — тяжело дыша, заметил Бурлов.
— Нужно искать укрытие, чтобы не подступились, — отозвался Варов.
Они выбежали из кустарника и очутились на совершенно голом плоскогорье. Метрах в полуста виднелся пулеметный дот. От него наперерез бежали три солдата. У дота стоял офицер. Он воинственно размахивал саблей и что-то осатанело кричал.
— Вот куда загоняли! — сердито буркнул Федор Ильич. — Отступать некуда: давай на дот!
Они бросились навстречу солдатам. Не целясь, Бурлов выстрелил в переднего японца. Тот рухнул на землю, просунулся метра полтора и закувыркался по косогору вниз. Второго застрелил Варов, когда японец присел на колено и вскинул винтовку. Третий резко остановился, потом бросился к блиндажу. Что-то зло выкрикнув, офицер наискось рубанул его шашкой и ринулся на бежавшего впереди Варова. Петр вскинул пистолет, но руку сейчас же обожгла страшная боль, в глазах потемнело. Споткнувшись, Варов тяжело упал. Офицер в два прыжка очутился над ним и взмахнул саблей. Широким выпадом Бурлов успел закрыть голову Петра ногою и в упор выстрелил в офицера. Удар всей тяжестью сабли пришелся Федору Ильичу по голени. Сабля плотно засела в кости. С силой ударив ее снизу, Бурлов освободился, от сабли и вскочил на ноги. Сразу боли не почувствовал.
— В блиндаж! — крикнул он поднявшемуся на четвереньки Петру.
Перевалив через порог, Федор Ильич тяжело рухнул на бетонный пол. Варов оттащил его в угол блиндажа и захлопнул тяжелую металлическую Дверь.
За ночь Бурлов только раз пришел в сознание, когда Варов в отчаянии влил ему в рот из японской фляги остатки воды. Федор Ильич вначале задохнулся, но, жадно проглотив воду, несколько успокоился, потом открыл глаза.
— Японцы где? — простонал он.
— Отошли… Похоже, что мы на ничейной зоне. С полудня только два раза обстреливали…
— Плечо не перевязал, — заметил Бурлов.
— Одному страшно было, не до плеча. От этого больше и стрелял. Да и бинта нет…
— А это зачем? — указал Федор Ильич глазами на длинную ленту бинта, привязанную ко второму пулемету.
— Это я из двух сразу строчил, — пояснил Варов. — С этого прицельно, а тот потяну за бинт — тоже строчит: чтобы знали, что оба живы.
— Мне уже ничего, — неловко отозвался Бурлов. Валялся долго! Теперь тебя сменю, а ты отдыхай. Досталось, видать, крепко! И глаза запухли…
Бурлов сделал слабую попытку приподняться и снова потерял сознание. Временами он бредил, тяжело стонал. Страшнее всего было, когда он умолкал совсем. Петр и сам был в каком-то полуобморочном, полусонном состоянии. Когда он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, он придвигался к одному из пулеметов, отыскивал рукоятки и открывал бешеную «слепую» стрельбу. В плече вспыхивала адская боль, и он снова начинал ходить от амбразуры к амбразуре.
Накануне японцы только раз пытались подойти к доту, Варов хлестнул огнем, не жалея патронов. Вечером они уговаривали его на ломаном русском языке: «Не умирать, выходи». Дождавшись в ответ длинную пулеметную очередь, они предоставили ему ночь на размышление и больше не трогали.
Против дота действовала жандармская команда. Солдаты ее, привыкшие встречать в беззащитных жертвах покорность, были напуганы упорством Варова и решили: глупо
