И только сейчас кавалер ап-Грие увидел на шее графини, над старинным изумрудным колье, играющем зелеными искрами, полосу рабского ошейника.

При скабрезных словах работорговца графиня начала стремительно краснеть – лицом, шеей, грудью, но не посмела возразить ни словом, ни жестом. Лишь молча кусала губы, которые становились еще ярче…

- Я хочу тебе подробно описать программу сегодняшнего вечера – ведь ты одно из самых главных действующих лиц. Я обязан выполнить обещание, данное тебе на поединке. Мы начнем с того, что трахнем твою госпожу…, – тут он прервался от приступа смеха. – Ты не понимаешь, но это на самом деле очень смешно – "госпожа рабыня" и "раб рабыни"!

- Так вот, мы трахнем ее много раз и прямо над твоим лицом. И в ворота и в калитку. Я лично прослежу, чтобы тебе было все хорошо видно и слышно, а брызги ее восторга стекали на твои щеки и губы. И уверяю тебя, ее рабский восторг не заставит себя ждать, будет очень частым и обильным. Тебе понравится это зрелище, – завлекательно продолжал охотник за рабами. – Но я ведь обещал тебе страдания, да? Будут и страдания. Сжимая коленями твои уши и истекая тебе на лицо, рабыня будет иметь перед глазами твой торчащий окрепший стебелек. Ты будешь знать, что твоя госпожа видит, как тебя возбуждает ее унижение и падение, ее рабское служение. И она будет знать, что ты понимаешь, что она видит твое возбуждение ее рабством и пробуждением в ней послушной похотливой рабыни. И ты будешь понимать, что она понимает, как ты возбужден ее порабощением… Неплохо завернуто, а?

Юноше нечего было сказать – да и не было такой возможности: если ноги ему освободили, чтобы он смог идти сам, то оковы на руках и кляп оставались на прежнем месте. Но другие встретили этот спич насмешливыми аплодисментами.

- Но и это еще не страдание. Страдание начнется, когда ты захочешь кончить. А ты очень быстро захочешь. Но, увы, не будешь иметь такой возможности. Потому что твой готовый лопнуть стручок будет перевязан. Тоненькой такой шелковой веревочкой – но очень, очень надежно! Над твоим лицом желанная тобой женщина будет принимать мужскую плоть и тесно обнимать ее, не отпуская обратно. Она будет тереться щеками о твой живот, дрожа в пароксизме страсти. Она будет выдыхать стоны наслаждения в готовую взорваться головку – но не прикоснется к ней. И очень быстро твое желание кончить станет всеобъемлющим, покажется нужнее, чем дыхание. Это желание подведет тебя к порогу безумия. Но будет недостижимо…

- А когда мы насытимся ею, то посадим тебе на лицо и опробуем, сколько ловок ее язычок и горячи эти волнительные губы. Кстати, ты писал ей сонет про ее губы? – вдруг резко сменил тему мучитель. – Нет? Большое упущение. Но уже неважно. Так вот, твоя госпожа будет сосать и глотать, ерзая на твоем лице и натирая жемчужину страсти о твой нос, чтобы достигнуть собственного удовольствия. А ты будешь вдыхать и глотать то, что вытекает из ее утробы. Когда нам это наскучит, мы придумаем еще забав. У меня много идей… Но, в конце концов, она улетит из мира на пике очередного восторга. Она молодая и сильная, я думаю, она продержится до утра. Так вот, когда она, в конце концов, утомится и улетит из мира, то я сниму веревочку с твоих причиндалов. И вот тогда твои собственные опухшие яйца обеспечат тебе незабываемую долю страданий. Как тебе программа сегодняшнего вечера? Специально для тебя, раб рабыни!

С этими словами он отошел к столу и взял два литых металлических кубка. Больший – себе, а меньший протянул графине.

- Друзьям, начнем же веселиться! – он отсалютовал кубком другим мужчина. – Пей, рабыня, давай отпразднуем начало твоего служения! Пей, рабыня!

***

Выпитое вино оказало быстрое видимое действие. Заливавшую грудь и лицо рабыни-графини пунцовую красноту будто смыло этими несколькими глотками, и на аристократической бледности лица проступили аккуратные кружочки румянца, нанесенные в соответствии с придворной модой.

Что-то неуловимое изменилось в осанке женщины, в напряженном выражении ее лица, линии плотно сжатых губ, но взгляды всех мужчин устремились к ней. «Наемник» принял кубок из бессильно опустившейся руки.

- Покажи нам себя, рабыня!

Через сопротивление, неохотно, но женщина подчинилась приказу. Томительно медленно сдвинула с плеч платье и освободила руки от рукавов. Тяжелая ткань на мгновение задержалась на высокой груди и с шелестом стекла вниз, собравшись волной на тонкой талии. Неуловимое движение бедрами — и босая рабыня перешагнула осевшее на пол платье, как рухнувшие бастионы былого величия. И застыла — выпрямившись, вскинув голову, устремив глаза вдаль, уронив бессильные руки вдоль тела.

Покорная, обнаженная и беззащитная, она предстала перед мужчинами в блеске нагого тела и драгоценных камней — стреляющее зелеными искрами колье плотно обнимало шею и спускалось до середины груди, запястья и лодыжки охватывали браслеты с такими же зелеными камнями, талию обнимал пластинчатый золотой пояс, а висящий на витой цепочке запора крупный изумруд прилип к гладкой коже живота прямо над треугольником темных волос.

Это была замечательная трансформация: оказывается, всего лишь один шаг отделял холодную напряженную отстраненность придворной красавицы от открытого похотливого предложения доступной самки.

И это была замечательная сцена в эротическом представлении, оцененная по достоинству искушенными зрителями. С одобрительными возгласами мужчины сомкнулись вокруг роскошной женщины, как если бы диковинные яркие бабочки слетелись к бело-розовому цветку.

Дальнейшего кавалер ап-Грие видеть не мог – легкое прикосновение к основанию шею как будто выдернуло все кости из его тела, и он повалился лицом в пол, как марионетка с обрезанными нитками.

Его подняли и бросили на обширное ложе, привязав «звездой» за руки и за ноги.

Моран прекрасно ощущал все, происходящее с ним, но не мог шевельнуть и пальцем. Да что там пальцем - он не мог шевельнуть даже кончиком языка, освобожденного от кляпа. А хотелось заорать, особенно в тот момент, когда низ живота почувствовал холодное лезвие кинжала. Но кинжал лишь распорол панталоны от пояса до шага…

***

Покорно выставившая себя на обозрение рабыня обреченно стояла, глядя прямо перед собой, не пытаясь прикрыться, словно не замечая множества мужских рук, с вожделением поглаживающих ее бедра, ягодицы, груди, стараясь не слышать речей, обсуждающих ее как вещь, как картину, как скаковую лошадь или породистую