судейские учинили. Еще пуще начал народ кричать да графа к ответу требовать. Испугались граф с судейскими и вернули крестьянину его усадьбу. Так что, видать, жива еще Справедливость на свете, не умерла она.

Бесстрашный Зами

а одном горном выгоне в Альпах водились в старину привидения. Потому-то все пастухи на тот выгон ходить боялись. Ведь из года в год там в горах коровы гибли. И не какие-нибудь, а самые молочные. Кое-кто из альпийских пастухов не верил в привидения и думал, что уж с его-то коровами дело обойдется. Только и они всего своего стада лишались, бедняками становились. Под конец никто не хотел на том выгоне скотину пасти. Целый год ни одной живой души там не видели. Но вот чудо! Пастухи, которые по соседству стада стерегли, слышали издалека, как летом на страшном выгоне погремушки побрякивают да колокольчики звенят. Будто утром стадо на луг выгоняют. И над пастушьей хижиной с утра до вечера вился синеватый дымок; словно на волшебном выгоне обед стряпают или сыр варят. Но никогда никто там ни одной живой души не видел: ни пастуха, ни мальчишки на побегушках.

Люди в долине сказывали, что выгон тот заколдован. И если кто-нибудь хоть одну ночь там в хижине провести не побоится, выгон от заклятья избавит. Достанутся ему тогда и пастбище, и стадо, и хижина со всем хозяйством. А в придачу — сокровище, которое будто бы с незапамятных времен на выгоне зарыто.

Находились отчаянные головы, не раз они в горы поднимались, но никто назад не вернулся.

Вот однажды спустился в долину с дальних гор молодой пастух. Услыхал он про волшебный выгон и ничуть не испугался.

— Попытаю-ка я счастья! — дерзко сказал он.

— И не думай, — отговаривали его местные пастухи. — Пропадешь ни за понюшку табаку! Это в тебе молодая кровь играет! В молодые годы всё нипочем!

Но Зами — так звали пастуха — все равно не испугался. И поднялся один в горы. А там, на выгоне, тишь да гладь: ветерок не пронесется, птица не пролетит, ветка на дереве не зашелестит, ни одна былинка, ни один цветок не шелохнутся. Среди камней ручей молчаливо бежит, воду прямо в колодец беззвучно несет. Зами даже собственных шагов не слышал, когда по заросшей, глухой тропинке шел. Стало ему не по себе, душа от страха в пятки ушла. Чтоб подбодрить самого себя, стал он во все горло петь с переливами — на тирольский лад. Но ни в горных ущельях, ни в скалистых горах не отдавалось эхо. В пастушьей хижине тоже все словно вымерло: на бревенчатых стенах даже мухи не ползают. Закричал тут Зами в открытое окошко лачуги:

— Эй, кто там есть?

Никто не отозвался. Подошел Зами к двери, постучался. И снова никто ему не ответил. Вдруг дверь неслышно сама собой отворилась. Переступил Зами порог и вошел в хижину.

Видит — в очаге огонь горит, да только поленья не трещат, пламя не полыхает. Над огнем — котел висит, будто кто сыр варить собрался. Начал Зами снова невидимого пастуха во весь голос кликать. Опять никто не отозвался.

— Ну, погоди, я тебе покажу! — пригрозил Зами.

Притворился Зами, будто ищет пастуха в хижине. Словно тот где-нибудь в углу притаился!

— Эй, выходи! — громко закричал он. — Я тебя не боюсь!

Никто не отозвался.

Подошел тогда Зами к двери, которая в другую комнатушку вела, и дверь вдруг тоже бесшумно отворилась. Вошел туда Зами — видит: все чисто прибрано! На огне каша в горшке кипит, посредине — накрытый стол, на нем миски да плошки расставлены, ложки разложены. А в мисках и плошках всякой еды вдоволь: сыра, молока, масла, хлеба. Как принято у пастухов в Альпах. Стал Зами снова хозяина кликать.

— Эй, выходи! Я тебя не боюсь!..

Ни звука в ответ. Видит Зами — у стены большая кровать за цветистым пологом стоит.

«Ничего! — подумал он. — Как настанет час, хозяин явится!» Улегся в кровать за пологом. Только поудобнее на подушку голову положил, только заснуть собрался, слышит — шаркает кто-то ногами по земле, громко-громко, в хижину направляется! Не успел Зами оглянуться, как шаги уже у дверей послышались, потом на пороге, и вот они уже совсем рядом!

«Должно быть, это сам хозяин и есть!» — подумал Зами, уселся в кровати, стал сквозь дырочку в пологе глядеть. Смотрит: стоит перед ним страшное чудище — не то зверь, не то человек. Ноги лошадиные, с копытами, голова тоже лошадиная, из пасти пламя так и пышет, так и пышет! Все тело шерстью обросло, шерсть дыбом стоит. Вместо рук у чудища — лапы с острыми когтищами. Подошло чудище к столу, миски, плошки пересчитало, еще больше ощетинилось, да как заорет:

Каша кипит, стол накрыт.

Нет за столом того, кто в кровати лежит!

И почудилось вдруг Зами, будто гром грянул. А это чудище к кровати шагнуло, цветистый полог сорвало, постель разворошило. Вертелся пастух, будто угорь на сковороде, все от чудища увернуться хотел. Но так Зами и не увернулся. Схватило чудище его за руку, и показалось пастуху, будто руку его огнем обожгло.

— А ну вставай, садись за стол, ешь кашу! — заорало чудище и потащило Зами к столу.

Тот про себя думает: «Ну, держись! Сейчас или никогда!»

И громко да твердо говорит:

— Ничего я не варил, ничего и есть не стану. Ты кашу заварил, ты и расхлебывай!

Уселось чудище к столу, кашу в миску налило и стало хлебать. Потом затопало неизвестно куда, вернулось назад со свечой, с киркой, с лопатой, бросило все к ногам пастуха и ворчит:

— А ну, подними свечу да кирку с лопатой, неси в погреб!

— Ничего я из погреба не приносил и ничего туда не понесу, — говорит Зами.

Сам же виду не подает, что боится.

Взяло чудище свечу, кирку с лопатой и прохрипело:

— Идем со мной!

— Ладно, — сказал Зами, — только ты вперед ступай!

Стало чудище вниз по лестнице спускаться. В погребе начертило какой-то знак на земляном полу, ощетинилось, схватило камень величиной с кулак и растерло его в порошок, да как заорет:

— А ну, вырой яму на этом месте!

— Ничего я здесь не потерял и яму рыть не