Одно лично мне известное обстоятельство покажет Вам, какого приема Вы можете ждать в Женеве. Единственный женевец, на чью верность и преданность лорд Байрон имел все основания рассчитывать, оказался как раз в числе тех, кто распространял самую гнусную клевету. Один из моих друзей, обманутый им, невольно выдал мне его коварство, что вынудило меня предостеречь друга против лицемерия и порочности человека, который ввел его в заблуждение. Вы не представляете себе, сударыня, как неистово известный класс англичан ненавидит тех, чье поведение и взгляды хоть чем-то разнятся с его собственными. Взгляды их составляют целую систему предубеждений, непрерывно требующую и непрерывно находящую все новые жертвы. Как ни велика ненависть религиозная, она уступает у них ненависти социальной. В Женеве эта система принята, и, раз она однажды уже действовала против лорда Байрона и его друзей, я опасаюсь, что в случае осуществления Вашего путешествия те же причины вызовут те же следствия. Привыкнув к более мягким нравам Италии, Вы едва ли представляете себе, сударыня, до чего доходит эта социальная ненависть в менее счастливых краях. Я испытал ее на себе; я видел, как все, что мне было дорого, опутывали сетью наговоров. Положение мое имело нечто сходное с положением Вашего брата, поэтому я спешу написать Вам все это, чтобы уберечь Вас от зла, которое мне было суждено испытать. Не стану добавлять к этому другие доводы; простите, прошу Вас, что я позволил себе написать это письмо, ибо оно продиктовано самыми искренними побуждениями и оправдано просьбой моего друга, которому я и поручаю заверить Вас в моей преданности его интересам, равно как и тех, кто ему дорог.

Примите, сударыня, выражения моего глубочайшего к Вам уважения.

Ваш искренний и покорный слуга

Перси Б. Шелли

P. S. Вы сумеете простить варвару, сударыня, дурной итальянский язык, в какой облечены искренние чувства моего письма.

Томасу Лаву Пикоку

Равенна, 10 августа 1821

Дорогой Пикок!

Ваше последнее письмо я получил, как раз когда выезжал сюда из Баньи навестить лорда Байрона. Очень признателен Вам за любезную заботу о моих докучных делах. Рад сообщить, что дело с моими доходами удовлетворительно улажено; но, так как Хорейс Смит все еще медленно едет по Франции, я не могу тотчас же выслать Вам, как хотел бы, весь мой долг и вынужден отложить это до встречи с ним или до очередных сентябрьских получений, которых уже совсем недолго осталось ждать. Я Вам очень благодарен за то, как Вы об этом пишете, но, конечно, если я не могу принести Вам пользы, я не допущу, чтобы Вы из-за меня пострадали.

Я послал Вам с Гисборнами экземпляр «Элегии на смерть Китса»593. Знаю, что эта тема не придется Вам по вкусу; но композиция и стиль кажутся мне неплохими. Впрочем, судить об этом лучше Вам и просвещенным читателям. Лорд Байрон здоров и находится в отличном расположении духа. Он избавился от меланхолии и от недостойных привычек, которым предавался в Венеции. Он живет с одной женщиной, здешней знатной дамой, к которой привязан и которая привязана к нему, и во всех отношениях переменился. Он сочинил еще три песни «Дон Жуана». Пока я слышал только V и нахожу, что каждому слову в ней суждено бессмертие. Его последних пьес я не читал, кроме «Марино Фальеро» – это очень хорошо, но не столь превосходно, как «Дон Жуан». Лорд Байрон встает в два часа. Я встаю в 12, наперекор своим привычкам, но приходится спать или умереть, как морскому Змею в «Кехаме» Саути594. После завтрака мы беседуем до шести. От шести до восьми скачем верхом по сосновому лесу, который отделяет Равенну от моря; затем возвращаемся обедать и болтаем до шести утра. Не думаю, чтобы за неделю или две такой образ жизни убил меня, но дольше я не намерен пробовать. Лорд Байрон держит, помимо слуг, десять лошадей, восемь огромных собак, трех обезьян, пять кошек, орла, ворону и сокола; все они, кроме лошадей, расхаживают, точно хозяева, по всему дому, который по временам оглашается их ссорами, и никто их не разнимает. Лорд Байрон считает Вас автором памфлета595, подписанного «Джон Буль»; он говорит, что узнал это по стилю, напоминающему «Мелинкорт», который ему очень нравится. Я прочел памфлет и заверил его, что это не можете быть Вы. Сам я ничего не пишу и, вероятно, не буду больше писать. Мне обидно видеть свое имя среди тех, у кого нет имени. Если я не могу быть в чем-то незаурядным, я предпочитаю быть ничем, – а проклятый порядок, свержению которого я посвятил все свои способности, крепок, как могучий кедр, и осеняет своими ветвями всю Англию. До сих пор мною не руководила бессильная жажда славы; а сейчас, если я буду продолжать писать, я чувствую, что она во мне проснется. Но чаша славы по справедливости достается в каждую эпоху только одному; делиться ею значило бы обесценить ее; и горе тем, кто стремится к ней и не достигает.

Поздравляю Вас – полагаю, что это следует сделать, – с ожидаемым прибытием маленького незнакомца596. Он вступает в весьма неприветливый мир. Поклонитесь от меня Хоггу, а также Колсону, если его увидите.

Неизменно преданный Вам

П. Б. Ш.

Уже запечатав письмо, я обнаружил, что мой перечень зверей в этом дворце Цирцеи был неполон, и пробел весьма существен. Я только что повстречался на главной лестнице с пятью павлинами, двумя цесарками и египетским журавлем. Интересно, кем все они были прежде, чем их превратили в животных?

Мэри Шелли

Равенна

Суббота, 11 августа 1821

Дорогая Мэри!

Ты удивишься, узнав, что Альбе решил переехать в Пизу, если с моей помощью сумеет уговорить свою возлюбленную остаться в Италии, в чем я почти не сомневаюсь. Он намерен снять большой и роскошный дом, но мебель у него уже есть, и он отправит ее из Равенны. Справься, не сдается ли который-нибудь из больших палаццо. Мы обсудили и Прато, и Пистойю, и Лукку, но ни один город не подходит ему так, как Пиза, которую он явно предпочитает. Да будет так! Флоренцию он отверг из-за огромного количества приезжающих англичан. – Разумеется, все это надо пока хранить в строгой тайне от Клер. (Что касается миссис Мейсон, решай, как знаешь; я думаю, что ей сказать можно.)

Я считаю, что это не должно изменить наши планы провести нынешнюю зиму во Флоренции, так как весной мы сможем вернуться в Пуньяно или на купанья,