в какой-то степени это – осуществление моей давней мысли: создания чего-то совершенно нового и отражающего наш век – и, вместе с тем, непревзойденного по красоте. Быть может, это с моей стороны тщеславие, но я вижу тут след моих настойчивых советов – создать нечто совсем новое. – Он довел свое жизнеописание до настоящего времени и отдал Муру585 с правом продать за наибольшую цену, какую тот сумеет выручить, при условии, что оно будет опубликовано после его смерти. – Мур продал его Меррею за две тысячи фунтов. Я жалею, что не был при этом, чтобы попросить хотя бы часть в пользу бедняги Ханта. – О Ханте, однако, я с ним говорил, не имея прямой целью просить о вспоможении для него, и хотя я уверен, что не встретил бы отказа, что-то мешает мне это сделать. Лорд Байрон и я большие приятели, и, будь я совершенным бедняком или будь я писателем, не могущим претендовать на большую славу, чем моя, или будь эта слава незаслуженно громкой, мы были бы приятелями во всем, и я, не колеблясь, просил бы его о любом одолжении. Но сейчас это не так. – Между двумя людьми в нашем положении гнездится демон недоверия и гордости, отравляя наш союз и мешая свободно общаться. Тяжелую подать приходится платить за то, что ты человек. Полагаю, что вина тут не моя; этого не может быть, ибо я – слабейший из двоих. Надеюсь, что на том свете такие вещи уладятся лучше. – От того, кто строго заглядывает в глубь собственного сердца, редко укроются тайные движения чужого.

Пиши мне во Флоренцию, где я пробуду по меньшей мере день, и перешли письма или сообщи о них. – Как мой дорогой малыш? И как поживаешь ты, и как подвигается твоя книга?586 Правь ее построже и жди строгости от меня, твоего искреннего почитателя. – Льщу себя надеждой, что ты написала нечто единственное в своем роде и, не довольствуясь наследственной славой, еще больше прославишь свое имя. – Жди меня в конце назначенного мною срока, – думаю, что дольше я не задержусь. – Что Клер, у нас? Или собирается приехать? Не слышала ли ты чего-нибудь о моей бедной Эмилии, от которой я получил письмо в день моего отъезда, извещавшее, что ее бракосочетание отложено на очень короткий срок, из-за болезни ее sposo?587 – Как поживают Вильямсы, в особенности он? Передай им самый сердечный привет и позаботься, прошу тебя, чтобы они не нуждались в деньгах.

У лорда Байрона здесь великолепные комнаты в палаццо, принадлежащем мужу его возлюбленной – одному из богатейших людей в Италии. Она588 с ним разошлась и получает 1200 крон в год – жалкие крохи от человека с 120 000 годового дохода. – Здесь живут две обезьяны, пять кошек, восемь собак и десять лошадей, и все они (кроме лошадей) расхаживают по дому, как полные его хозяева. Венецианец Тита589 – также здесь и исполняет обязанности моего камердинера; дюжий малый с пышной черной бородой, который заколол на своем веку двух или трех человек, а выглядит необыкновенно добродушным.

Из Греции доходят сюда добрые вести590; есть слухи о войне с Россией. Я не хотел бы, чтобы русские в этом участвовали. Как и Эсхил, я считаю, что то τὸ δυσσεβές – μετὰ μὲν πλείονα τίκτει, σφετέρᾳ δ ̓εἰκότα γέννᾳ591.

Вот тебе упражнение в греческом языке. От рабства можно ждать только тирании, как от семени – растения.

Прощай, милая Мэри.

Любящий тебя Ш.

[P. S.] Это письмо я посылаю спешной почтой во Флоренцию.

Графине Гвиччиоли592

Равенна, 9 августа 1821

Сударыня!

По просьбе моего друга лорда Байрона я считаю своим долгом поделиться с Вами некоторыми соображениями о Вашем предполагаемом переезде в Женеву, чтобы Вы могли себе представить, к каким неудобствам он может привести. Смею думать, что эта просьба и побуждения, заставляющие меня ее исполнить, извинят в Ваших глазах вольность, какую позволяет себе человек, совершенно Вам незнакомый. Единственной моей заботой является душевный покой моего друга и тех, чья судьба столь близка его сердцу. Я не имею и не могу иметь иных побуждений, и, чтобы убедить Вас в совершенной моей искренности, скажу, что сам был жертвою нетерпимости духовенства своей страны и тиранов и, подобно Вашей семье, получил в награду за любовь к родине одни лишь гонения и клевету.

Позвольте, сударыня, изложить причины, которые, как мне кажется, делают Женеву неподходящей в качестве убежища. Ваше положение несколько напоминает то, в каком оказались моя семья и лорд Байрон летом 1816 года. Мы жили в близком соседстве и, не ища другого общества, вели жизнь уединенную и спокойную; трудно вообразить себе образ жизни более скромный и менее всего способный навлечь клевету.

Клевета эта была чудовищной и слишком гнусной, чтобы мы, ее жертвы, могли защититься презрением. Женевцы и жившие в Женеве англичане, не колеблясь, утверждали, что мы предаемся самому разнузданному разврату. Говорили, что все мы подписали пакт, которым обязались надругаться над всем, что почитается священным в человеческом обществе. Позвольте, сударыня, избавить Вас от подробностей. Скажу только, что нас обвиняли в кровосмешении, безбожии и многом другом – то нелепом, то ужасном. Английские газеты не замедлили распространить эти сплетни, а нация всецело им поверила.

Какими только способами не досаждали нам! Жители домов, выходивших на озеро напротив дома лорда Байрона, пользовались подзорными трубами, чтобы следить за каждым его движением. Одна английская дама от испуга лишилась чувств (может быть, притворно), когда он вошел в гостиную. Распространялись самые оскорбительные карикатуры на него и его друзей; и все это за какие-нибудь три месяца.

На лорда Байрона все это подействовало очень плохо. Его природная веселость почти совершенно его покинула. Чтобы терпеливо сносить подобные оскорбления, надо быть больше, чем стоиком, – или меньше.

Не обольщайтесь надеждой, сударыня, что англичане, зная лорда Байрона за величайшего поэта нашего времени, не решатся поэтому тревожить его и преследовать. Они восхищаются его творениями помимо своей воли; ради удовольствия они его читают, а вследствие присущих им предрассудков они его чернят.

Что до женевцев, то они не стали бы его тревожить, если бы не тамошняя английская колония, привезшая с собой свои мелочные предрассудки и беспокойную ненависть ко всем, кто их превосходит или чуждается; и, так как причины для этого остаются и теперь, следствия будут те же.

Англичан в Женеве почти столько же, сколько местных жителей; их богатство заставляет перед ними заискивать; женевцы занимают при них положение лакеев или,