очень обескровлен народ. Все, что в течение двух десятилетий поднималось против красных властителей, уничтожено, сослано либо умерло… Поэтому толчок должен произойти исключительно извне, т. е. вы силой должны опрокинуть организованную власть, не рассчитывая при этом на какую бы то ни было поддержку со стороны русского руководства или русского народа, как бы сильна ни была его ненависть к большевизму… Если вы сформируете русское правительство, вы тем самым вызовете к жизни новую идею, которая будет работать сама на себя. Народ окажется перед лицом необычной ситуации: есть, значит, русское правительство, которое против Сталина, а Россия все еще жива; борьба направлена только против ненавистной большевистской системы; русские встали на сторону так называемого врага – значит, перейти к ним – не измена родине, а только отход от системы. Тут возникают новые надежды!»

Такие надежды у многих действительно возникали, особенно ввиду допущения в городах мелкого частного предпринимательства, напоминающего времена нэпа. Этот дух хорошо передают воспоминания Елены Скрябиной, эвакуированной из блокадного Ленинграда в Пятигорск незадолго до прихода туда немцев: «Большая часть населения Пятигорска «приняла» немецкую оккупацию. Произошло это в основном потому, что немцы предоставили полную свободу частному предпринимательству. Процветают не только частные предприятия, но даже и отдельные коммерсанты: они пекут пирожки и продают их на рынках, предлагают свою продукцию в рестораны и кафе, работают в тех же ресторанах официантами и поварами, торгуют квасом и минеральной водой. Знающие немецкий язык работают в немецких учреждениях переводчиками и курьерами, за что в дополнение к зарплате получают еще и продовольственные пайки. В церквах идут службы, венчания, крещения. Приводятся в порядок церкви и цветники. Открыты театры. Они всегда переполнены, и билеты нужно заказывать за несколько дней до спектакля».

Но к концу 1942 г. надежды рухнули окончательно. Прежде всего, как свидетельствует Мэттэ, «зверское обращение с русскими военнопленными и массовая их гибель в лагерях… вызвали большое озлобление против немцев и среди значительной обывательской части».

Не оправдались и надежды на возвращение свободы крестьянского труда и прав собственности. Закон о новом порядке землепользования был объявлен только 16 февраля 1942 г. Формально колхозы упразднялись, но от этого крестьянину легче не становилось. Вся земля поступала в ведение германского сельскохозяйственного управления и должна была обрабатываться крестьянскими общинами под руководством управляющих. В общинах устанавливалась круговая порука в несении денежных и натуральных податей. Переход к подворным личным хозяйствам разрешался лишь в тех общинах, которые не имели недоимок по натуральным поставкам. Крестьяне обязаны были ежегодно сдавать 90 кг зерна с 1 гектара пахотной земли (примерно пятая часть тогдашнего урожая), 4 кг куриного мяса, 100 яиц и 360 литров молока со двора. Выполнить эти, казалось бы, не очень тяжкие нормы было невозможно, поскольку немецкие управляющие часто привлекали крестьян с лошадьми на принудительные работы (ремонт дорог, гужевая повинность), не сообразуясь с хозяйственным циклом, а за невыполнение поставок и гужевой повинности грозили суровые репрессии.

Местное самоуправление и права частной собственности немцы восстанавливали только в регионах, присоединенных к СССР непосредственно перед войной. 14 июня 1942 г. Альфред Розенберг на пресс-конференции в Берлине так объяснял это различие: «Нет ничего удивительного в том, что германские власти принимают в Белоруссии и на Украине другие решения в вопросе восстановления хозяйства, чем те, которые приняты в Литве, Латвии и Эстонии. Дело в том, что в результате 23-летнего хозяйничанья большевики разрушили в Белоруссии и на Украине все основы цивилизации. Перед лицом далеко идущих аграрных реформ Советской власти для германских властей не представлялось возможным покончить с наследием большевизма одним росчерком пера. Что же касается Литвы, Латвии и Эстонии, то в этих странах жизнь строится на основе самоуправления. Что правильно для одних, то может оказаться в корне ошибочным для других».

В результате такой политики германских властей к зиме 1942 г. наметился радикальный перелом в настроениях жителей оккупированных советских территорий. Ширилось советское партизанское движение, начались массовые переходы «полицаев» в партизанские отряды. Только после сталинградского разгрома германская администрация сделала попытку повернуться лицом к тем, кто готов был сотрудничать с оккупантами. Теперь уже все народы, кроме евреев и цыган, признавались арийцами, и им разрешалось создавать свои национальные формирования в войсках СС, а также собственную вертикаль местного самоуправления вроде учрежденной 31 декабря 1943 г. в Минске «Белорусской рады». Однако время для такой игры было безвозвратно упущено – зверства СС и СД затмили и вытеснили из народной памяти прежние «подвиги» НКВД.

Однако опыт жизни в оккупации имел в сравнении с фронтовым важную особенность. Бывшие в оккупации приняли наибольшую долю тягот, но враг не был для них абстракцией. То есть «фашист вообще», разумеется, был преступником и исчадием ада. Но почти у всякого бывшего в оккупации в «частном» опыте был хотя бы один «свой» немец (итальянец, испанец…), оказавшийся при ближайшем знакомстве простым и даже добрым человеком. Поэтому бывшие под оккупацией в среднем оказывались менее податливы на обобщающие пропагандистские клише. Именно это имел в виду опытный пропагандист, редактор «Литературной газеты» Алексей Сурков, когда на пленуме ЦК ВЛКСМ в январе 1945 г. говорил: «Мы сейчас имеем дело с аудиторией молодой, которая не похожа на нашу довоенную аудиторию… Мы сейчас имеем миллионы молодежи, побывавшей от года до трех лет в немецкой оккупации. Это своеобразная молодежь… Среди этой молодежи у кого из-за духовной нестойкости, у кого из-за идейной бедности какая-то тлетворная капля фашистского яда проникла, и эти капли нужно выживать».

Свой особый опыт вынесли из войны остарбайтеры – советские граждане, вывезенные на работу в Германию. По данным Управления уполномоченного СНК СССР по делам репатриации, на 1 марта 1946 г. таких граждан числилось 5,3 млн. Две трети из них были вывезены с территории Украины, остальные из Белоруссии, РСФСР и Прибалтийских республик. Рекрутировалась преимущественно молодежь. Первоначально набирали добровольцев. Первый железнодорожный состав с Украины отправился 22 января 1942 г. и был переполнен из-за избытка желающих. Но уже скоро желающих не стало ввиду тревожных слухов о дурном обращении с украинскими работниками в Германии. В дальнейшем принудительная вербовка населения – мужчин от 16 до 55 лет и женщин от 16 до 45 лет – возлагалась на Украине и в Белоруссии на немецкие комендатуры, а в Прибалтийских республиках – на местные комиссии. Советская пропаганда рисовала страшные картины издевательств и угнетения в «немецком рабстве». Иногда такие суждения немцам приходилось выслушивать и от собственных сотрудников, рассчитывавших на другое отношение. 27 февраля 1945 г. бывший киевский бургомистр Леонтий Форостовский на последнем пленарном заседание членов Комитета освобождения народов России, на котором председательствовал генерал Андрей Власов, жестко упрекал немецкого куратора организации оберфюрера СС Э. С. Крёгера: «Я сам лично послал в Германию 45 тысяч юношей и девушек – и