а некоторые встают на путь дезертирства». Рабочих уже не пугали суровые наказания за нарушение трудовой дисциплины, поскольку указ об амнистии в связи с победой над Германией, опубликованный 7 июля 1945-го, был воспринят как предвестник близкой отмены репрессивных рабочих законов 1940 г.

Особенно тяжелы были условия жизни рабочих эвакуированных предприятий. Комиссия ЦК ВКП(б), изучившая в сентябре – октябре 1945 г. положение на ряде оборонных заводов, сделала, например, такое заключение по танковому заводу в городе Омске: «Проверкой установлено, что настойчивые требования рабочих возвращения на прежнее место жительства вызываются тяжелыми жилищными условиями, неудовлетворительным снабжением одеждой и обувью и продуктами питания… Дома и общежития совершенно не благоустроены и не приспособлены к зимним сибирским условиям… Рабочие и их семьи испытывают исключительно острую нужду в одежде, обуви и белье. За 1945 г. на одного работающего в среднем выдано готовых швейных изделий – 0,38 штуки и обуви – 0,7 штук. Некоторые рабочие обносились до того, что не могут показаться в общественном месте». Мириться с такими условиями жизни в мирное время рабочие были уже не готовы. Начались «волнения», особенно внушительные на заводах Урала и Сибири, где работали в основном эвакуированные.

Для крестьян надежды на перемены к лучшему связывались с изменением колхозной системы. Формальная «добровольность» колхозного хозяйства в годы войны окончательно улетучилась. Колхозы превратилась в зону тяжелого и почти не оплачиваемого подневольного труда. Колхозники, не выполнявшие новых, повышенных в 1942 г. «минимумов трудодней», приговаривались к исправительно-трудовым работам в тех же колхозах на срок до шести месяцев с удержанием четверти заработка в пользу колхоза. Заработок этот, впрочем, был в значительной степени формальностью – из-за принудительных хлебозаготовок во многих колхозах крестьяне за свой труд в общественном хозяйстве вообще ничего не получали. По подсчетам Елены Зубковой, «в целом по СССР в 1946 году 75,8 % колхозов выдавали на трудодень меньше 1 кг зерна, а 7,7 % – вообще не производили оплату зерном. В Российской Федерации колхозов, оставивших без хлеба своих колхозников было 13,2 %, а в некоторых областях России, например Орловской, Курской, Тамбовской, колхозов, не выдавших колхозникам зерна по трудодням, было от 50 до 70 %».

Выход из кризиса колхозной системы видели в роспуске колхозов не только крестьяне, но и многие вполне лояльные режиму функционеры. Повсеместно ходили слухи о грядущем роспуске колхозов. Но лишь в редких случаях колхозники не ограничивались разговорами, а переходили к демонстрациям. Работники нескольких колхозов Псковской области отказались подписать традиционное поздравительное письмо Сталину, мотивируя свой отказ тем, что «это письмо имеет скрытый смысл, так как товарищ Сталин просил народ оставить колхозы еще на семь лет, а местные руководители обязались не распускать колхозы и теперь собирают подписи колхозников. Если письмо будет подписано, то колхозы не распустят».

Мысль о том, что «теперь, когда мы победили, и война окончилась, по-видимому, колхозы будут распущены, так как они свою роль сыграли», высказывали и председатели колхозов. Как минимум они рассчитывали на сокращение бюрократического государственного произвола. Типичной можно считать позицию И. П. Иванова, председателя колхоза «Победитель»: «Вот дали бы колхозу самостоятельно вести хозяйство, не вмешивались во внутреннюю их жизнь, не давали бы никаких планов, а обязали бы сдать государству необходимое количество продукции, и мы сдали бы ее. А как сдали бы – это наше дело. Мы стали бы обрабатывать земли меньше, но лучше – и тогда сами были бы с хлебом и город завалили бы продуктами». Некоторые радикальные колхозники и даже бригадиры шли дальше, призывали разрушать колхозы явочным порядком: «Лучше идите на свои огородные усадьбы, сажайте свои огородные культуры, остальные, на вас смотря, тоже бросят работу. А коммунисты ничего с нами сделать не смогут, распустят колхоз».

Судя по отчетам партийных органов, нередко инициаторами роспуска колхозов выступали фронтовики и репатрианты, побывавшие за границей: «…[они] видели там хуторскую систему, индивидуальное хозяйство, но не все оказались достаточно политически грамотными, чтобы разобраться и дать правильную оценку нашей действительности и действительности капиталистической. В результате они иногда ведут среди колхозников разговоры в нежелательном для нас направлении».

Одной из форм протеста был индивидуальный выход из колхоза. Решались на этот шаг, сопряженный с бременем чудовищных налогов на «единоличные хозяйства», немногие. Но число единоличников росло довольно заметно. Например, в Челябинской области число единоличных хозяйств с 1947-го по 1948-й увеличилось с 1078 до 1907 дворов.

Общей была и надежда на прекращение церковных гонений. В годы войны произошло весьма заметное оживление народной религиозности. Многие вновь находили в вере опору в жизни и утешение в горестях. Победа только усилила эти настроения. По сравнению с 1940-м число прихожан, церковных браков и крещений в 1946-м возросло на порядок. Властям пришлось шире раздавать разрешения на создание новых приходов. Уполномоченным Совета по делам русской православной церкви трудно было отказывать, поскольку нередко в роли ходатаев об открытии храмов выступали демобилизованные фронтовики, отличавшиеся, по свидетельству уполномоченных, «чрезмерной требовательностью». Не меньшую настойчивость проявляли женщины, объяснявшие необходимость храма тем, что они «потеряли на фронте своих детей, не знают, где и как они похоронены, и что в связи с этим им негде, кроме как в церкви, облегчить свое горе». В 1939 г. во всей России оставалось лишь около 100 соборных и приходских храмов русской православной церкви. В 1946-м их было уже 10 544, а в 1949-м – 14 477.

В городской образованной среде росло понимание того, что эти надежды несбыточны без общей демократизации политической системы. Особенно сильны были эти настроения в высшей школе, где даже создавались конспиративные студенческие политические кружки. Но о том же говорили, например, 28 декабря 1946 г. (разговор записали техники Министерства госбезопасности) боевые генералы Василий Гордов и Филипп Рыбальченко: «Нам нужно было иметь настоящую демократию». Многие ожидали перемен в избирательной системе советов. И выборы в Верховный Совет СССР, проведенные в феврале 1946 г. по довоенной схеме – участвовали только кандидаты от единственного избирательного «блока коммунистов и беспартийных», – вызвали многочисленные нарекания даже совершенно лояльных власти людей.

Слабость народного протеста в немалой степени объяснялась отсутствием объединяющей идеи. Между чувством неудовлетворенности строем и действием, направленным на изменение этого строя, большая дистанция. Необходима программа таких действий. Этого решающего звена решительно недоставало, что афористично сформулировал Вячеслав Кондратьев: «Мы многое не принимали в системе, но не могли даже представить какой-либо другой».

Люди устраивали быт и продолжали надеяться на власть. И эти надежды на обновление строя не были совсем беспочвенны. Повод питать такие надежды подал сам Иосиф Сталин, когда в своей первой военной речи не только употребил сугубо церковное обращение «братья и сестры», но и посулил, что «наша война за свободу нашего Отечества сольется с борьбой народов Европы и Америки за их независимость, за демократические свободы».