т. е. около 17 %… На Украине органы госбезопасности оставили в тылу врага и перебросили туда 778 партизанских отрядов и 622 диверсионные группы общей численностью 28 753 человек. Однако по состоянию на 25 августа 1942 г….действующими значились только 22 отряда, насчитывающие 3310 человек. Следовательно, за 12 месяцев войны уцелели менее 3 % партизанских отрядов и групп из числа заброшенных в тыл врага в 1941 году… не лучше обстояло дело в Белоруссии… К январю 1942 г. из 437 групп и отрядов, которые были заброшены в тыл противника, прекратили свое существование 412, или 95 %… В первую же военную зиму почти все крупные формирования, насчитывающие несколько сотен человек, были уничтожены либо распались на отдельные группы… К середине 1942 г. численность партизан составляла 65 тысяч человек…» 30 мая 1942 г. при Ставке Верховного Главнокомандования был создан Центральный штаб партизанского движения во главе с первым секретарем Компартии Белоруссии П. К. Пономаренко. Но только в конце 1942 г. партизанское движение стало действительно массовым (к 1944 г. в Белоруссии советских партизан было около 370 тыс., на Украине – около 220 тыс.).

Антибольшевистские силы, напротив, организуются самостоятельно и нередко даже встречают препятствия со стороны немцев. В первые же месяцы войны во всех оккупированных районах СССР начинают создаваться разнообразные «службы порядка», в литературе получившие собирательное называние «полицаи», которым лишь позднее оккупационные власти придали некоторое единообразие. Первоначально же они создавались преимущественно крестьянами как отряды самообороны от банд вооруженных дезертиров. Неоднократно повторявшиеся директивы Ставки верховного главнокомандования о превращении всей оккупированной немцами территории в выжженную пустыню весьма способствовали росту численности этих отрядов, достигшей к концу 1942-го 80 тыс. человек. В одной только Белоруссии к исходу 1941 г. в составе «корпуса белорусской самообороны» числилось 20 тыс. человек. На Украине к лету 1942 г. более 150 тыс. человек состояли в отрядах местной «украинской национальной самообороны», не считая прямо сформированных немцами 70 полицейских батальонов общей численностью 35 тыс. человек, выполнявших преимущественно карательные функции.

Уже осенью 1941 г., несмотря на препоны, которые чинились политическими властями, продолжавшими проводить «расовые» ограничения, более прагматичное командование вермахта приступило к формированию «национальных» частей, укомплектованных советскими гражданами. Всего в этот период было создано 90 «восточных» батальонов: 26 «туркестанских», 13 «азербайджанских», 9 «крымско-татарских», 7 «волго-уральских» и т. д. Казакам, признававшимся «арийцами», потомками древних готов, было позволено формировать собственные части в апреле 1942 г.

Разрешение на формирование собственно «русских» боевых соединений последует только в самом конце войны, после учреждения 14 ноября 1944 г. в Праге Комитета освобождения народов России во главе с генералом Андреем Власовым. Но это не мешало вермахту массово использовать добровольцев из бывших советских граждан в качестве так называемых «добровольных помощников» («хиви» – от нем. Hilfswillige). В первые месяцы войны желающих было немало. По воспоминаниям очевидца, описывавшего ситуацию в районе Полоцка, осенью 1941 г. «все ждали с полной готовностью мобилизации мужского населения в армию… сотни заявлений о приеме добровольцев посылались в ортскомендатуру, которая не успела даже хорошенько осмотреться на месте…» Первоначально «хиви» занимали подсобные должности – водителей, кладовщиков, санитаров, грузчиков… К апрелю 1942-го в германской армии числилось 200 тыс. «хиви». С лета 1942 г., «русских» добровольцев начали вооружать, преимущественно в тех соединениях вермахта, которые действовали на Украине, а также на Дону и Кубани. В окруженной под Сталинградом 6-й армии к ноябрю 1942 г. было 51 800 «хиви», а в трех пехотных дивизиях этой армии «русские» составляли до 40 % личного состава (впервые эти данные опубликовал западногерманский историк Манфред Кериг: Kehrig M. Stalingrad. Analys und Dokumentation einer Schlacht. Deutscheverlags-Austalt, Stuttgart, 1974).

Таково было поведение активного меньшинства. Но окончательно склонить чашу весов в тотальной войне могло только «молчаливое большинство». В начале войны оно пребывало в нерешительности, и эта неопределенность стала главной причиной тревоги советского руководства, порой больше походившей на панику. В середине сентября 1941 г. Иосиф Сталин в телеграмме даже просил Уинстона Черчилля «высадить 25–30 дивизий в Архангельск или перевести их через Иран в южные районы СССР», подчеркивая, что без решительной помощи союзников «Советский Союз либо потерпит поражение, либо… потеряет надолго способность к активным действиям на фронте борьбы с гитлеризмом…». Радикально изменились настроения «молчаливого большинства» под влиянием практического столкновения с чудовищным «новым порядком», который устанавливал оккупационный режим. Процесс этот занял довольно значительное время, но уверенно можно утверждать, что к осени 1942-го «молчаливое большинство» советских граждан решительно встало на сторону Красной армии, положив начало формированию нового советского народа – победителя в войне, которая с этого времени действительно приобрела характер отечественной.

Опыты народной войны

Состав «советского народа», вышедшего победителем из войны, решительно изменился в сравнении с предвоенным. Активные антисоветские силы по большей части были истреблены, а оставшиеся – стигматизированы уже не как сомнительные «враги народа», но несомненные «изменники родины». Сталинская номенклатура утвердилась в представлении о прочности безупречного советского строя, но подавляющее большинство рассчитывало на мирную трансформацию режима.

Самую решительную и энергичную, хотя и не самую многочисленную новую социальную группу, изменившую характер целого, составляли фронтовики. В результате демобилизации, завершившейся к концу 1948 г., из армии вернулось 8,5 млн человек. Иосиф Бродский, писавший о фронтовиках, что они «в пехотном строю смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою», пожертвовал исторической точностью ради поэтической убедительности. Страшный и горький опыт войны способствовал внутреннему освобождению бойца, укреплению его человеческого достоинства. Вернувшиеся с победой фронтовики разительно отличались от довоенных «армейцев».

Репрессии командного состава РККА, достигшие пика в 1938–1940 гг., были завершающей фазой создания армии, беспрекословно подчиненной политическому руководству, армии, построенной по образу казармы, на принципе нерассуждающего повиновения приказам вышестоящего начальства и хамского помыкания нижестоящими. На протяжении этой кампании, совпавшей по времени с началом коллективизации (1929), сводки Главного политического управления РККА фиксировали постоянное падение воинской дисциплины. Причем менялся характер проступков: если в 1927–1929 гг. большую часть дисциплинарных нарушений составляли отказы от исполнения приказа, коллективные заявления и коллективные голодовки, то к 1939-му безусловно лидировали пьянство и рукоприкладство. Рост числа самоубийств среди курсантов и младшего командного состава приобрел эпидемический характер (1171 случай в 1939-м против 118 в 1931-м). Специальная комиссия, созданная для исследования причин этого явления, констатировала, что в числе главных причин сведения молодыми командирами счета с жизнью лидируют «боязнь ответственности» и «нечуткое и незаконное поведение командиров».

Неудивительно, что армия казарменного типа не выдержала столкновения с противником в высокоманевренной войне, требующей сознательности, ответственности и инициативы каждого. Собственно говоря, эта армия потерпела сокрушительное поражение и была уничтожена к концу 1941 г. Но уже осенью, не останавливая репрессивных карательных мер (вроде знаменитого приказа № 270 от 16 августа 1941 г., которым объявлялось, что семьи командиров и политработников, сдающихся в плен, дезертирующих в тыл, срывающих знаки различия, подлежат аресту, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишаются государственного пособия), командование предприняло