не должны изучать полезность чего-либо с точки зрения одной стороны, но представить себе и противоположную, в особенности когда рассматриваются столь важные государственные дела. Поэтому он попросил тех, кто желает, дать ответ на эти предложения, отбросив всякое стеснение и пугливость. Ибо положение их, когда они доведены до такой нужды, не позволяет поддаваться ни страху, ни стыдливости. 2. И когда воцарилось молчание, они все посмотрели друг на друга, чтобы выяснить, кто будет говорить в защиту общего дела. Однако никто не появился, хотя Сициний повторил вызов несколько раз. Наконец, Луций Юний, тот самый, который хотел, чтобы ему дали прозвище Брут, выступил вперед в соответствии со своим обещанием и под общее одобрение толпы произнес речь: 3. «Плебеи, кажется, что страх перед патрициями еще так крепко сидит в ваших душах, что держит вас в ужасе, и вы, смирившись по этой причине, отказываетесь открыто высказать те доводы, которые обыкновенно приводите друг другу. Ибо каждый из вас, может быть, полагает, что его сосед будет выступать в защиту общего дела и что лучше все остальные, а не он, подвергнутся каким-либо опасностям, если таковые возникнут, сам же он, оставаясь в тени, получит свою долю благ без боязни благодаря отваге других. Однако здесь он ошибается. Ибо если мы все будем так думать, то малодушие каждого из нас в отдельности принесет общий вред всем, и пока каждый отдельно обращает внимание на свою собственную безопасность, он оставляет без заботы общую для всех. 4. Но если даже вы не знали прежде, что вы свободны от страха, и свобода, которой вы обладаете, защищена оружием, узнайте уже это теперь, используя этих людей как учителей. Так как эти высокомерные и жестокие люди не пришли, как прежде, с приказами вам и угрозами, но просят и призывают вас вернуться домой, и уже начинают обращаться с вами на равных как со свободными. 5. Итак, почему вы еще испытываете страх перед ними и молчите? Почему вы не мыслите свободно, и, уже наконец разорвав узду, не говорите всем, что страдаете от них? Несчастные, чего вы боитесь? Что вы будете страдать, если следуя за мной, дадите волю своему языку? Поскольку я подвергну себя опасности, говоря им со всей откровенностью о ваших справедливых требованиях и ничего не скрывая. И так как Валерий сказал, что вас ничто не удерживает от возвращения домой, потому что сенат разрешил вам вернуться и принял решение о полном прощении, то я дам ему такой ответ — то, что истинно и необходимо сказать:

LXXIII. У нас, Валерий, есть много прочих причин, которые удерживают нас от того, чтобы сложить оружие и предать себя вам, но три из них являются самыми важными и самыми очевидными. Во-первых, вы пришли обвинять нас, будто мы совершили преступление, и, дозволяя нам вернуться, вы считаете это благодеянием для нас; далее, побуждая нас к примирению вы не даете понять, на каких справедливых и человеколюбивых условиях мы будем его заключать; наконец, у нас нет никакой уверенности в том, что вы выполните ваши обещания, так как вы неоднократно нас обманывали и вводили в заблуждение. 2. Я буду говорить о каждой отдельно, начав со справедливости. Ибо каждый должен начинать со справедливости, ведет ли он частную беседу или говорит публично. Конечно, если мы поступаем с вами несправедливо, мы не просим ни о безнаказанности, ни о помиловании, хотя мы и не просим о том, чтобы город более был для нас с вами общим, но будем жить там, куда нас приведет нужда, предоставив вести нас судьбе и богам. Однако если, претерпев от вас несправедливость, мы вынуждены испытывать ту участь, которая нас постигла, то почему вы не признаете, что сами, причинив нам зло, нуждаетесь в снисхождении и амнистии? Но теперь вы заявляете, что оказываете снисхождение за то, за что вы должны просить его для себя, и хвастливо болтаете о том, что прощаете нам обиды, за которые вы сами стремитесь получить прощение, тем самым смешивая суть истины и извращая значение справедливости. 3. Знайте же, что не с вами поступают несправедливо, но вы поступаете несправедливо, и вы недостойно вознаграждаете народ, оказавший вам много больших услуг в отношении и вашей свободы, и вашего главенства. Я начну речь с тех дел, о которых вы сами знаете, и умоляю вас ради богов, если я скажу что-либо ложное, чтобы вы это не терпели, но тотчас опровергали меня.

LXXIV. Древним способом управления государством у нас была монархия, и при таком государственном устройстве мы жили вплоть до седьмого поколения[722]. И в течение всего времени этой власти народ никогда царями не лишался своих прав, и меньше всего тем, кто правил последним. Я уж не буду говорить о многих значительных благах, которые народ приобрел от их правления. 2. Ибо помимо других способов цари льстили ему и искали его расположения, чтобы сделать его вашим врагом — что делают все правители, стремящиеся к тирании, — и после того как они в результате длительной войны стали владыками Свессы, весьма процветающего города, и в их власти было не выделять никому часть из добычи, но все присвоить самим себе и превзойти всех других царей богатством, они не сочли это достойным, но вынесли все трофеи и предоставили их в распоряжение армии, так что каждый из нас помимо рабов, скота и другой добычи, коей было много и весьма немалой ценности, получил по пять мин серебра. 3. Мы же пренебрегли всем этим, когда они воспользовались своей властью как тираны, чтобы оскорбить скорее не народ, но вас; и негодуя на их поведение, мы оставили наше расположение к царям и присоединились к вам, восстав вместе с вами против них — и те, кто находился в городе, и те, кто пребывал в лагере. Мы изгнали их и, принеся вам их власть, доверили вам ее. И хотя мы неоднократно могли примкнуть к сторонникам изгнанных царей, однако мы отвергли их щедрые дары, которые они нам предложили, чтобы побудить нас нарушить данное нами вам обещание, но терпеливо ради вас перенесли много тяжелых и продолжительных войн и опасностей. И к настоящему времени, а это уже семнадцатый год, мы истощены сражениями со всем светом за нашу общую свободу. 4. Ибо пока государственная власть не была еще установлена (как то обыкновенно случается при внезапных изменениях), мы осмелились вступить в борьбу с двумя знаменитыми градами тирренов — Тарквиниями и Вейями, когда