Поскольку его повседневная частная жизнь была скромной и почтенной, и политические убеждения его благородны и сохраняли достоинство аристократии. Приняв за начало речь Валерия, он сказал так: 2. «Валерий был бы достоин меньшего осуждения, если бы выражал только свое собственное мнение, не порицая думающих противоположное. Так как тогда он бы имел то преимущество, что не выслушивал бы о своих собственных пороках. Однако так как он не согласился с советующими ему то, из чего не получится ничего иного, кроме как стать рабами худших из граждан, но и напал на противящихся ему, набросившись на меня, то я считаю для себя весьма необходимым говорить об этом, и прежде оправдаться от ложных обвинений. Ибо он упрекал меня в поведении, не приличествующем гражданину и непристойном, вменяя в вину то, что я желал получать деньги всеми способами и лишил многих бедняков свободы, и что удаление плебса произошло в основном благодаря мне. Вам легко узнать, что ничего из этого не является ни правдивым, ни разумным. 3. Ибо приди, Валерий, скажи, кто те, которых я поработил себе за долги? Кто те граждане, которых я держал, или сейчас держу, в оковах? Кто из удалившихся лишен своего отечества из-за моей жестокости или жадности к деньгам? Впрочем, ни одного ты не смог бы назвать. Ведь я до такой степени не нуждаюсь в том, чтобы обращать в рабство за долги кого-нибудь из граждан, что из тех весьма многих, кому я сам предоставил деньги, никто из обманувших меня не был ни присужден мне[715], ни лишен гражданских прав, но все они свободны и все они благодарны мне и все входят в число моих ближайших друзей и клиентов. И я говорю это не для того, чтобы обвинять тех, кто не поступал так, как я, и не считаю, что совершали несправедливость те, кто действовал согласно с законом, но освобождаюсь от возводимых на меня напраслин.

LX. Что же касается моей суровости и заступничества за худых людей, в чем он меня упрекал, называя ненавистником народа и олигархом за то, что я защищаю аристократию, то эти обвинения в равной мере относятся ко всем вам, лучшим людям, — тем, кто не желает находиться под гнетом толпы и допустить, чтобы полученное от предков общественное устройство было уничтожено худшей из придуманных людьми формой государственного управления — демократией. 2. Ибо если этот человек считает, что название «олигархия» соответствует власти лучших людей, то значит и сама эта власть, опороченная названием, будет уничтожена. Мы, однако, можем упрекнуть его гораздо более основательно и справедливо в заискивании народной благосклонности и в желании тирании. Ведь всем известно, что каждый тиран рождается из того, кто заискивает перед народом, и быстрой дорогой для желающих поработить государство является та, которая ведет к господству через худших из граждан, тех, кому этот человек постоянно служил и по сей день не прекращает прислуживать. 3. Поскольку вам хорошо известно, что негодные и низкие люди не отважились бы совершить такие проступки, если бы их не побуждал такой досточтимый и любящий свое отечество человек, говоря, будто предстоящие деяния для них безопасны, и не заверил бы их, что никакого наказания они не понесут, а участь их станет еще лучше. Вы поймете справедливость того, что я говорю, вспомнив, что он, пугая вас войной и доказывая необходимость примирения, в то же время говорил и то, что бедняки не удовольствуются освобождением от долгов, но потребуют и какой-либо помощи и более не будут терпеть пребывание под вашей властью, как прежде. И, наконец, он пожелал, чтобы вы терпеливо переносили настоящее положение и согласились с тем, что народ счел бы законным получить за возвращение из изгнания, не отделяя ни достойное от постыдного, ни справедливое от несправедливого. 4. Таким образом, этот старец, получивший и от вас все почести, внушил такое высокомерие безумной толпе. Приличествует ли тебе, Валерий, незаслуженно порицать других, когда сам ты подвержен такого рода обвинениям?

LXI. И по поводу ложных обвинений, которые он выдвинул против меня, того, что я сказал, достаточно. Что же касается того, что вы собрались обсудить, то мне кажется, что не только то, что я вначале высказал, но и то, что сейчас еще выскажу, оставаясь при том же мнении, — справедливо, достойно свободного государства и полезно для вас, а именно, не расстраивать порядок управления обществом, не трогать священных обычаев предков, не уничтожать доверие между людьми — священную вещь, благодаря которой каждое государство находится в безопасности, не уступать неразумной черни, алкающей несправедливых и незаконных вещей. 2. И я не только не уступаю что-либо в своем мнении из-за страха перед противниками, которые пугают меня, будоража против меня плебеев в городе, но еще больше, чем прежде, я утвердился в своем стремлении, и мое негодование на требования черни удвоилось. И я удивлен, сенаторы, неразумностью суждений, что, отказываясь предоставить народу по его требованию погашение долгов и освобождение от осуждения по суду тогда, когда он еще не был открыто вашим врагом, теперь, когда он вооружен и действует враждебно, вы решаете, согласиться ли с тем, что он желает, и с чем-либо другим, что ему угодно. И он, конечно, сочтет нужным и сделает первым из своих требований то, чтобы иметь с нами равные почести и сравняться в них с нами. 3. Разве не превратится тогда государственное управление в демократию, которая, как я сказал, из имеющихся среди людей форм государственного устройства, является самой неразумной и вредной для вас, желающих править другими? Нет, если вы будете благоразумны. Действительно, вы будете самыми безумными из всех людей, если теперь, считая невыносимым быть под властью одного тирана, отдадите себя народу — многоголовому тирану, и уступите ему в этом не ради милости в ответ на его просьбы, а вынужденные необходимостью, и, полагая, будто теперь невозможно что-то другое, отступите против своей воли? 4. И когда эта безрассудная толпа, вместо того чтобы понести кару за проступки, получает за то же самое почести, как, вы полагаете, будет она высокомерной и самоуверенной? Но, конечно, не прельщайте себя той надеждой, что народ будет соблюдать меру в своих требованиях, если ему станет ясно, что вы все так решили.

LXII. Менений же, благоразумный муж, который предполагает в других хорошее, исходя из собственного образа мыслей, конечно, очень сильно в этом вопросе ошибается. Ибо народ ужасно докучает вам сверх необходимого и своим высокомерием, которое всегда обыкновенно сопровождается победой, и безумием, в котором