делах, созвали сенат и попросили изложить его мнение по поводу возвращения плебеев. Первым сенатором, которого они призвали выразить свое мнение, был муж по имени Агриппа Менений, бывший тогда в зрелом возрасте, которого считали человеком величайшей мудрости и особенно уважали за политические принципы, так как он придерживался умеренного пути, не склоняясь ни к увеличению высокомерия аристократической группировки, ни к тому, чтобы позволять народу действовать во всем независимо. Он побуждал сенат к примирению, говоря следующее: 3. «Если, сенаторы, все, кто присутствует, придерживаются одного и того же мнения и никто не собирается противиться примирению с народом, но только условиям его достижения, рассуждая о том, справедливы ли они или несправедливы, на которых мы должны с ними примириться и которые вы прежде рассматривали, я мог бы выразить мои мысли в нескольких словах. 4. Но так как некоторые считают, что именно этот вопрос и должен быть предметом дальнейшего обсуждения, а именно, лучше ли нам пойти на соглашение с удалившимися или начать с ними войну, я не думаю, что мне легко, кратко излагая свое мнение, посоветовать вам, что следует делать. Напротив, необходима несколько более продолжительная речь, чтобы разъяснить тем из вас, кто противится примирению, что они противоречат сами себе, если, собираясь запугивать вас, злоупотребляя вашим страхом перед теми трудностями, которые в высшей степени незначительны и легко поправимы, они в то же самое время не заботятся о том, чтобы принять во внимание величайшее и непоправимое зло. И они попадают в затруднительное положение ни по иной какой причине, как только по той, что рассуждая о том, что является целесообразным, они скорее прибегают ко гневу и неистовству, чем к разуму. 5. Ибо как можно говорить, что эти люди заранее предвидят путь полезный и осуществимый, когда они полагают, что государство столь могущественное и владеющее столь обширной округой, государство, которое уже становится предметом ненависти и наносит оскорбления своим соседям, будет способно без труда или в отсутствие плебеев удержать и сохранить подвластные народы, или же привлечет на свою сторону другой, лучший народ вместо самого нечестного народа, который будет сражаться, чтобы сохранить для них власть, и жить с ними в одном государстве в совершенном покое, ведя себя сдержанно в мире и на войне? Ибо ничего другого они не могли бы назвать для оправдания своих просьб к вам не соглашаться на примирение.

L. Я со своей стороны желал бы, чтобы вы увидели, сколь неразумным является и то и другое, непосредственно из самого этого, памятуя о том, что с тех пор как более бедные граждане возмутились против вас благодаря тем, кто отнесся к их несчастьям ни как сограждане, ни как люди благоразумные, и удалились из города, не делая и не намереваясь делать вам ничего худого, но размышляя о том, как они могли бы без позора примириться с вами, многие из тех племен, кто не расположен к вам, в душе возликовали и смотрят на это как на долгожданную возможность уничтожить вашу власть, с удовольствием пользуясь тем обстоятельством, которое предоставила им судьба. 2. Эквы и вольски, сабиняне и герники не замедлили начать против нас войну, и будучи озлоблены за свои недавние поражения, опустошают наши поля. Что же касается народов Кампании и Тиррении, преданность которых нам остается сомнительной, то одни из них открыто отпадают от нас, другие тайно готовятся сделать это. И кажется, что родственные латины, которые вошли с нами в доверительные отношения, не останутся более в прочной дружбе с нами, но даже их большая часть, как сообщают, настроена недружелюбно, уступив сильному желанию перемен, к которым все стремятся. 3. Мы же, прежде осаждавшие других, теперь сами находимся дома в осаде, оставив поля незасеянными, видя, как наши жилища разоряются, пожитки уносятся в качестве добычи, и рабы перебегают к неприятелю, и не зная, как справиться с этими несчастьями. И терпя это, мы еще надеемся, что плебеи примирятся с нами, хотя знаем, что в нашей власти одним решением положить конец возмущению?

LI. Наши дела и под открытым небом столь плохи, и внутри стен положение не менее ужасно. Ибо мы и союзников себе заблаговременно не подготовили, как будто собирались выдержать осаду, и нас самих весьма недостаточно, чтобы противостоять столь многочисленным вражеским племенам; и большая часть небольших и неравносильных по полноте воинских сил состоит из плебеев — наемников, клиентов и ремесленников, — не вполне надежных защитников гибнущей аристократии. И их непрерывное бегство теперь к удалившимся позволяет подозревать всех остальных. 2. Но более всего этого нас пугает отсутствие возможности доставлять продовольствие, так как земля уже находится во власти врага, и еще больше будет ужасать после того, как мы окажемся в безвыходном положении; и кроме того, война ни на мгновение не позволяет нам пребывать в душевном спокойствии. Но что превосходит все эти несчастья, так это жены, малолетние дети и престарелые родители удалившихся, бродящие взад и вперед по Форуму и узким улочкам в убогих одеждах и с траурным видом, рыдая, умоляя о помощи, обхватывая колени и хватая за руки каждого, оплакивая поразившее их теперь отчаяние, которое в будущем поразит их еще больше, — ужасное и нестерпимое зрелище. 3. Конечно, никто не является по природе столь жестоким, чью душу не тронуло бы это зрелище, и кто перенес бы эти людские страдания. Так что в случае, если мы не собираемся доверять плебеям, нам придется избавиться и от этих людей, так как одни из них будут бесполезны, пока мы находимся в осаде, в отношении же других нельзя быть уверенными, что они будут пребывать в крепкой дружбе с нами. Но когда и они будут изгнаны, какие силы еще останутся, чтобы защищать город? И в надежде на какую помощь мы отважимся встретить эту опасность? Что касается нашего собственного убежища и единственно верной надежды, патрицианской молодежи, то, как видите, ее немного и не стоит этим гордиться. Следовательно, отчего же они предлагают совершить нам глупость вести войну и вводят нас в заблуждение, вместо того чтобы теперь отдать город нашим врагам без кровопролития и страданий?

LII. Но, может быть, я сам потерял рассудок, говоря так, и призываю вас опасаться того, что не является опасным? И государству теперь не угрожает никакая другая опасность, кроме как перемена жителей, дело нетрудное, и у нас появилась бы возможность легко получить множество наемников и клиентов от всех народов и стран. Ибо об этом болтают многие противники плебеев, и, клянусь Юпитером,