«Рискну предположить, что мальчишку держали где-то взаперти, — вновь обдумывал он шрам в виде четвёрки. — Это бы объясняло, почему он слишком многого не знает, но не считает себя рабом. Не то, чтобы я ему верил насчёт этого — самолюбие у подростков всегда высокое. Быть может, это был какой-нибудь паж, по типу того, что имеет при себе Генрих? Но на востоке? Должно быть, кто-то вёл очень зажиточную жизнь, — взяв канистру, он выдохнул и пошёл обратно наверх — у него было ещё примерно три часа на езду. — Но тогда почему Четвёртый? И почему «наследник»? Нет, Генрих мог и соврать — не стоит учитывать его слова. Но даже так — всё равно нескладно как-то… Может, действительно — просто вырос в какой-то долбанутой семейке? Тогда зачем он этим туристам? Надавил на жалость, пока меня не было? В принципе…»

— Уильям! — раздался крик из люка прямо в лицо поднимающемуся старику, отчего тот пошатнулся и чудом не лишился равновесия. — Я придумал, как сделать систему справедливой! Ха!

— Ох уж эти дети… — посмотрев на энтузиазм своего собеседника, охотник так же меланхолично продолжил подниматься по лестнице.

— Эй! Дети — это!..

— Это до восемнадцати, — они вышли из церкви и направились к машине. — Подрастёшь — станешь «Мужиком», а не «Пацаном». Впрочем, к тому моменту, мне уже будет всё равно.

— Говоришь точно так же, как один старпёр!.. То есть… Я имел ввиду, что…

— Ты ведь уже сказал — чего оправдываться? — двигатель мустанга заревел спустя доли секунды после поворота ключа в зажигании. — Джеймс меня вообще подкалывал на эту тему всякий раз, как мог: «Ты что, забыл про свой склезор, Хан?», «В твоём возрасте нужно сидеть в кресле-качалке да тапочки шить, а ты выделываешься», «Дай угадаю, раньше было лучше, верно?», — он не упускал ни единой возможности, чтобы… Так в чём новшество в твоей системе?

— А… Ну, я подумал, что лучше будет так: давай обменивать вопрос на вопрос только в личных темах. То есть… Мне же нечего, практически, тебе рассказать, кроме личных деталей, а ты… — Хантер, выдохнув, открыл рот, дабы ответить. — Я не совру! Пожалуйста. Тут же столько всего — у меня слишком много вопросов, чтобы я хоть когда-нибудь смог узнать всё от тебя, если будем продолжать так же, так что…

— Согласен, — на лице собеседника застыло подобие удивления. — Веришь или нет, но я родился не пятидесятилетним, и мне тоже было интересно. Есть одно но: прежде, чем я приму твою поправку, ты ответишь на один мой вопрос (бесплатно, разумеется). Почему ты ничего не знаешь?

— Это лич!.. А… Ну да. Но я ведь… Отвертеться не выйдет, угадал? Это… Только… Ты только никому, ладно?.. Вообще, это сложно — слишком широкий вопрос и слишком… Слишком неприятный. Делом в том, что я… Всё дело в том… Я вырос… — рассказчик вдохнул и, задержав воздух на секунду, очень громко выдохнул, смотря в пол. — Считай, что я вырос в четырёх стенах — редко видел окружающий мир, кроме одной маленькой зоны, и ещё меньше знал о том, что происходило вокруг. То есть, конечно, я знал, что настал конец света; знал, что что-то лучшее было до всего этого, но… Это, как ты сказал, были очень узкие знания… Как это… Абстрактные? Ты думаешь, что знаешь о том, что происходит в мире, а на деле — составляешь свою странную, чудаковатую картину из слухов и рассказов, просто пялясь на одни и те же помещения одного и того же дома. Всю жизнь. Сначала ты их любишь, потом — привыкаешь, думаешь о них, как о части себя, о рутине, а потом они тебе осточертевают. Что же до остальной информации, то её были просто крупицы — какие-то старые книги, учебники, если везло, картинки или фотографии… Рабом я не был — даже не заикайся снова, но… выбора — оставаться там или нет — у меня не было. Странно, наверное, такое слышать, но это… Это была моя жизнь — почти вся… Доволен?

— В твоём рассказе нет ничего странного, — водитель смотрел на дорогу, но видел перед глазами совершенно другую картину — бункер. — Многие люди в этом мире живут в забвении. Некоторые рады этому, некоторые всю жизнь рвутся из обстоятельств к свету знаний, а у остальных просто нет другого выбора — в своё время я… бывал во многих таких местах — изолированных искусственно, закрытых. Возьми тот же Кав-Сити — большинство из людей не знает ничего, кроме куска суши пять на пять, и рады этому. Да, когда площадь меньше — радоваться тяжелее, но… Люди как-то умудряются. Поверь мне. В любом случае, это хорошо, что ты тянешься к знаниям, обретя своего рода свободу. Это не просто полезно — это естественно, — в ответ не раздалось ничего. — Ты был заперт по воле семьи или?..

— Нет, — едва выдавил тот из себя. — И это уже другой вопрос.

«Этот ответ не дал мне абсолютно ничего, — Уильям «Из Джонсборо» Хантер выбивал ритм пальцами по рулю, перебирая мысли, — но для него он был очень трудным и, наверное, очень важным… Сложно быть ребёнком в этом мире. Впрочем, именно из-за этого многие из них и взрослеют так быстро — учатся молча вытирать кровь из носа о рукав после падения и идти дальше, потому что никто руки не подаст и соплей не вытрет. Но не этот. Этот жил взаперти, отделённый стенами не только от знаний, но и от проблем. По крайней мере, в плане конца света — по-детски наивен и не по-детски глуп. И всё же… Если такая безмятежная жизнь подкреплена отсутствием выбора — это не лучшая жизнь. Ха… Хотя, не мне жаловаться — кому угодно, но точно не мне».

— Эй, — обратился охотник к Пацану, отвернувшемуся к окну. — Есть у меня одна глупая шутка: что самое худшее в том, чтобы услышать, что у тебя Альцгеймер?.. То, что тебе наверняка говорят об этом не в первый раз.

— Пф, ха… — усмехнулся тот. — Действительно — глупая шутка.

— Я о чём, — и пускай в