Изо дня в день, несмотря на мою занятость – ибо я ревностно исполнял свою службу, – до моих ушей доходили новые слухи о его бесчинствах. Казалось бы, родные горы, а также холмистые плодородные равнины и многонаселенные города окрест этих гор предоставляли обширное поле деятельности для его злодеяний, но негодяю было мало. Его вылазки становились все наглее, охватывая все более отдаленные территории, пока однажды преступник не явился бесчинствовать в деревню, которая из-за близости к Коммориому вполне могла считаться его пригородом. Там со своей мерзкой бандой Книгатин Зхаум совершил множество неописуемых жестокостей и, пленив жителей, о чьей злосчастной судьбе можно было только гадать, вернулся в свои пещеры за стеклянными склонами Эйглофианских гор, прежде чем на место преступления явились представители закона.

Именно это дерзкое нападение заставило закон в полной мере проявить свою власть и всерьез заняться Книгатином Зхаумом и его бандой. До сих пор их злодеяния были отданы на откуп местных властей – теперь же оказались под пристальным вниманием безжалостных блюстителей порядка из самого Коммориома. Все перемещения преступника отслеживались, города, на которые он мог напасть, тщательно охранялись, и повсюду были расставлены засады.

Однако даже потом Книгатину Зхауму месяц за месяцем удавалось избегать поимки; он продолжал устраивать удаленные вылазки с пугающей частотой. В конце концов почти случайно – или, возможно, вследствие его собственного безрассудства – он был пойман среди бела дня на большой дороге неподалеку от городских окраин. Вопреки ожиданиям преступник, прославленный свирепостью, не оказал никакого сопротивления и, обнаружив, что окружен лучниками и копейщиками, одарил их кривой и загадочной улыбкой, которая еще много ночей тревожила сон тех, кто при сем присутствовал.

Никто не мог объяснить, почему он был один и почему не удалось тогда же или впоследствии схватить никого из его сотоварищей. Тем не менее известие о его поимке было встречено в Коммориоме ликованием; все без исключения желали лицезреть прославленного преступника. Что уж говорить обо мне, ведь в свое время именно мне предстояло достойным образом его обезглавить.

Наслушавшись страшных историй, о которых я упоминал, я ожидал увидеть перед собой поистине выдающегося злодея. Но даже при первом взгляде, когда преступника вели сквозь беснующуюся толпу, Книгатин Зхаум превзошел мои самые зловещие ожидания. Обнаженный до пояса, он был облачен в шкуру какого-то длинношерстого зверя, грязными клочьями свисавшую до колен. Впрочем, это мелочи в сравнении с теми чертами его облика, которые вызвали у меня омерзение, смешанное с неподдельным изумлением. Его конечности, торс, черты лица внешне напоминали обычного туземца, и даже с полным отсутствием на его теле волос – в таком виде он отдаленно напоминал богохульную карикатуру на бритого священнослужителя – можно было смириться; и даже крупные бесформенные пятна, словно у громадного боа, можно было отнести к причудам пигментации. Вовсе не это, а какая-то омерзительная пластичность и волнообразная гибкость, заставлявшая предположить, что его позвоночник и внутренности устроены не так, как у обычных людей, а скорее как у змеи – можно было подумать, что у него отсутствовал костный каркас, – понуждали меня смотреть на пленника и предстоящую мне по долгу службы задачу с невыразимым омерзением. Он не шел, а скользил; его сочленения – расположение коленей, бедер, локтей и плеч – казались произвольными и искусственными. Чувствовалось, что его внешнее сходство с человеком – не более чем уступка анатомическим условностям; что его телесный облик в любой момент легко может измениться, приняв неслыханные очертания и неведомые измерения, какие встречаются в иных галактиках. Сказать по правде, теперь я готов был поверить жутким россказням о его предках. И равно с ужасом и любопытством гадал, что́ явит удар правосудия, что за зловонной гной вместо благородной крови осквернит беспристрастный меч.

Ни к чему подробно описывать, как Книгатин Зхаум был осужден за свои многочисленные злодеяния. Судьи были неумолимы и не стали долго раздумывать: никаких задержек и прений по мелочам. Пленника поместили в потайную темницу под главной тюрьмой – камеру, вырубленную в архейском гнейсе на довольно большую глубину, куда заключенного опускали и поднимали на длинной веревке при помощи лебедки. Вход в камеру закрывал большой валун, и денно и нощно его охраняла дюжина стражников. Впрочем, Книгатин Зхаум не предпринимал попыток бежать; казалось, он совершенно смирился со своей участью. Для меня, ибо я всегда был наделен сильным даром предвидения, в его неожиданной покорности таилось что-то зловещее. К тому же мне не понравилось поведение пленника на суде. Хотя ему предоставили толмачей, знавших грубый, шипящий эйглофианский диалект, подсудимый не ответил ни на один вопрос и не пытался себя защищать. Менее всего мне пришлось по душе то, как, не дрогнув и не моргнув глазом, он выслушал приговор высокого суда Коммориома, провозглашенный по очереди восемью судьями и официально утвержденный царем Локваметросом. После чего мне оставалось только поострее наточить меч и пообещать себе приложить все силы, чтобы во время предстоящей казни моя многоопытная мускулистая рука не дрогнула.

Мне не пришлось долго ждать, ибо две недели, что обычно проходили между судом и казнью, ввиду подозрительного поведения осужденного и чудовищности его многочисленных деяний сократили до трех дней.

В назначенное утро, после ночи, которую провел, одолеваемый самыми омерзительными сновидениями, я со свойственной мне пунктуальностью явился к плахе из древесины эйгона, с геометрической точностью установленной в самом центре главной площади. Меня встретила огромная толпа; палящее янтарное солнце сияло на горностаях и гагачьем пуху знати, домотканом сукне крестьян и торговцев и грубой овчине чужеземцев.

Не уступая мне в пунктуальности, вскоре появился Книгатин Зхаум, окруженный изгородью секачей, копий и трезубцев. Кроме того, все выходы из города, а также входы на главную площадь охранялись стражниками из-за опасений, что оставшиеся на свободе члены отчаянной шайки в последний момент попытаются освободить знаменитого главаря.

Под бдительным присмотром стражников Книгатин Зхаум выступил вперед, вперив в меня ничего не выражающий взор охристых глаз, лишенных век, в которых – заглянув ему прямо в глаза – я не заметил зрачков. Затем он опустился на колени и безропотно подставил пятнистый загривок. Примеряясь к его голове и готовясь нанести смертельный удар, я сильнее прежнего был поражен омерзительной гибкостью, составлявшей самую суть его существа; отсутствие хребта, тошнотворное и инопланетное, казалось мне нечестивой насмешкой над человеческим телом. Я также ощущал странную холодность, непробиваемый цинизм, который пронизывал все его члены и