сил в мире, коего прежде не ведал ни один из смертных. Литература – не более чем тень тени; и жизнь с ее бесконечной вереницей монотонных, однообразных дней нереальна и теперь лишена смысла в сравнении с великолепной смертью, какую я мог обрести, – величественная судьба, которая и теперь не закрыта для меня. У меня не осталось воли противиться неотвязной мелодии, что звучит в моей памяти. Да и… не вижу я причин противиться. Завтра я снова отправляюсь в город.

Хороший бальзамировщик

I

Два совладельца рамсвилльской похоронной конторы, Джонас Тёрпл и Калеб Адли, продолжали издавна ведущийся меж ними спор.

– Да вы и селедку соленую не сумели бы забальзамировать, – увещевал Тёрпл с видом ироничным и презрительным, раскрасневшись от досады, что с ним обыкновенно приключалось, когда он высмеивал профессиональные привычки своего партнера. – Вспомнить хоть тот случай пять лет назад, когда я отлучился на конференцию бальзамировщиков, а вы забальзамировали старину Аарона Уэбли. Никто, разумеется, ни о чем бы не заподозрил, не вздумай родня через десять месяцев перевезти его на свое кладбище в Джорджтауне. Тело было в плачевном состоянии, хорошенькая же получилась реклама для нашей конторы. Я твердо верю, что работу следует выполнять добросовестно – так, чтобы она выдержала любые испытания. Сулема и еще раз сулема, и чем больше, тем лучше. Эти ваши хинин, камфара, корица и прочие ароматические средства, да еще ваш разлюбезный цинковый купорос – чересчур поверхностно, как по мне.

Тёрпл, грузный румяный холостяк средних лет, больше походил на ресторатора, чем на гробовщика. Его пылкая тирада завершилась звучным фырканьем, и он смерил коллегу взглядом, исполненным полушутливой воинственности.

– А мне так вполне сгодится и цинковый купорос, – довольно резко парировал Калеб Адли.

Он был худосочным замухрышкой и больше напоминал священника, чем похоронных дел мастера. Адли с равным усердием пилили и его жена, и партнер. И хоть он редко рвался отстаивать собственные взгляды, замечания Тёрпла вызывали у него гораздо большее неприятие, чем подначки жены.

– Ну уж я бы вам не доверился, – заметил Тёрпл. – Вы бы точно все испакостили. Не хотел бы я после смерти попасть к вам на стол.

– А вот я временами чувствую, что не прочь над вами поработать, – злобно и язвительно ответствовал Адли.

– Да ну вас совсем, Калеб. Послушайте, если уж я скончаюсь раньше вас, а вы полезете ко мне со своими коновальскими замашками, я натурально восстану из мертвых.

– Мертвые не восстают, – отозвался Адли, который не только был в некотором роде саддукеем, но и не отличался богатым воображением.

II

В этом рассказе мы не будем подробно или даже в общих чертах живописать будни гробовщиков.

В течение многих лет, последовавших за приведенной выше перепалкой, и Тёрпл, и Адли придерживались каждый своего похоронного курса. Затруднительно было бы определить степень братской любви, связывающей этих двоих, памятуя об извечных спорах, к которым одна сторона относилась полушутя-полупрезрительно, а вторая исключительно враждебно. Тёрпл высмеивал профессиональные приемы и взгляды своего сотоварища, а Адли исправно возмущался в ответ. Каждодневные эти перебранки повторялись с незначительными вариациями тысячи раз.

Все изменилось, когда в фирму приняли третьего партнера, Томаса Эгдейла. Эгдейл был молод и сравнительно неопытен в похоронных делах, к тому же отличался кротким нравом, а потому скоро сделался предметом нападок обоих коллег и в особенности Адли, который таким образом вымещал свою злость, вызванную постоянными шпильками и высокомерными замечаниями Тёрпла.

Но и похоронных дел мастера, подобно прочим смертным, подчиняются естественным законам бытия. В одно прекрасное утро Тёрпла, который давно уже имел склонность к апоплексии и тем не менее никак не рассчитывал столь внезапно оставить сей бренный мир, обнаружили мертвым в номере гостиницы, который он занимал вот уже двадцать с лишним лет. Естественно, его деловые партнеры были глубоко потрясены печальным известием и, поскольку он не оставил никаких распоряжений касательно данного вопроса, со всей подобающей поспешностью занялись трупом.

Весьма непростые и весьма занимательные чувства обуревали Адли, когда он стоял перед своим рабочим столом, на котором лежал покойный Тёрпл. Трудно сказать, сколь сильны были горе и сожаление Адли, но к ним, несомненно, примешивались и тайное ликование, и желание отыграться, если даже не отомстить. Ведь Тёрпл, который всю жизнь и притом весьма изобретательно поносил профессиональные навыки коллеги, теперь вдруг оказался во власти своей жертвы, готовящейся снарядить его в последний путь. Не стоит, пожалуй, писать здесь, что Адли возрадовался, но он уж точно испытал то, что испытывает притесняемый, которому напоследок выпал шанс взять правосудие в собственные руки.

Адли решил, что сам займется необходимыми процедурами, а Эгдейлу доверит лишь положить тело в заранее подготовленный роскошный гроб.

Стоял пасмурный, туманный мартовский день, Адли с Эгдейлом, прежде чем приняться за свою жуткую работу, зажгли светильники в задней комнате похоронной конторы, и вся зловещая сцена разыгрывалась словно под покровом ночи.

«Так я и селедку соленую не сумел бы забальзамировать, да? – подумал Адли, припоминая излюбленную шутку покойного партнера и преисполняясь мрачным возмущением, свойственным тем, кого Бог обделил чувством юмора. – Ну что ж, посмотрим».

Он приблизился к тучному, если не сказать пузатому, мертвецу и уже собирался было сделать первый надрез. Но надрез сделать так и не удалось – во всяком случае Калебу Адли, – ибо, когда он склонился над телом, грузная земная оболочка Джонаса Тёрпла вдруг шевельнулась, открыла глаза и уселась на холодном покойницком столе.

Адли отскочил. Его тут же с головы до ног прошибло ледяным потом. Ужас лишил тщедушного гробовщика способности мыслить и здраво рассуждать. Неладное творилось и с сердцем – оно пропускало удары, и Адли испытывал приступ сильнейшего удушья. Весьма суеверному Эгдейлу хватило одного взгляда на оживший труп – младший партнер тут же стремглав выскочил из конторы через заднюю дверь.

– Что я тебе говорил, Калеб? – услышал Адли голос мертвеца.

Чудовищный этот голос словно доносился из глубин подземного склепа и звучал приглушенно, будто проходя сквозь вязкую или полужидкую субстанцию. Он совсем не напоминал голос живого Тёрпла – так вполне мог бы разговаривать только что воскрешенный Лазарь.

Если покойный и сказал еще что-нибудь, Адли его уже не услышал. Расшалившееся сердце наотрез отказалось биться, и он рухнул замертво.

III

Через два часа Эгдейл сумел несколько обуздать испуг и отважился вернуться в похоронную контору. О невероятных событиях, которые вынудили его к столь поспешному бегству, он успел поведать нескольким горожанам, в том числе и доктору, подписавшему свидетельство о смерти Тёрпла, и потому в контору заявилась отважная