Огласить приговор вышла чиновница с каменным сердцем, олицетворение холодного правосудия – вершительница Фелиция Оберн. Ныне сухощавая и морщинистая, под стать Люсии, она некогда определила и мою судьбу.

– Люсия Гиэван, суд рассмотрел ваше дело и признал вас действующей ведьмой. Вы множите себе подобных, сознательно пряча их от внимания суда и законов его королевского величества Астона Тиэмена. Настоящим указом вы приговариваетесь к сожжению на костре. Если раскроете местоположение своего ковена, сможете провести остаток дней в заключении.

Вершительница была наряжена в темно-фиолетовую судейскую мантию и вещала с деревянной трибуны. По одну руку от нее сидела мать Винри, а по другую был пустой стул, предназначенный для Семени, которое больше интересовалось не столько творящимся спектаклем, сколько тем, какими переживаниями он во мне отзывается.

Люсия, стоя спиной, молча шарила глазами по разлитой на площади толпе, замершей в ожидании роковой минуты. Наткнувшись наконец на мой взгляд, она послала мне улыбку и кивнула. Зачем же? Показать, что все хорошо? Что прощает меня? Трудно сказать, но у меня все равно кольнуло в груди.

– Полагаю, молчание означает, что вы предпочтете смерть, – заключила вершительница и уселась на место, непринужденно махнув стражнику с подпаленным факелом.

В этот миг во мне опять что-то умерло. Откололся внутри очередной кусочек. Сломанный ноготь вновь ковырнул рассохшуюся краску.

Стражник опустил руку, и пламя тотчас жадно набросилось на соломенный сноп. Я тихо ахнула, но горло моментально перехватило, перерубая вздох на половине.

Наставница не размыкала со мной взгляда. Улыбка ее источала спокойствие. По лицу покатились слезы, но в глазах была только любовь. Как горько мне стало в этот миг. Что же я натворила? Как могла предать единственную, кто знает, каково мне приходится?

Пламя быстро расползалось, глодало сноп, злобно тянулось ввысь, к заветной жертве. Люсия закричала. Все мнимое спокойствие улетучилось, сменяясь нечеловеческим воплем, от которого стыла кровь в жилах. Она кричала. Кричала так, будто ее раздирают напополам.

Огонь кулисой скрыл то, как пузырится кожа. Площадь объял запах жареного мяса. Одни быстро уяснили, что от этого варварского ужаса желудок скоро сдаст, и поспешили удалиться. Другие же изрыгали на Люсию хулу, как бы подначивая пламя.

Вскоре все закончилось. Остался только почерневший труп у обугленной жердины. Огонь и тот, как будто утолив голод, иссяк на пепелище.

И вот оставшиеся начали расходиться. Даже те, кто упивался кровожадным зрелищем, теперь были разбиты и подавлены, ведь требовалось вновь стать собой, возвратиться к удобствам и роскоши, перелистнув эту черную страницу, и стараться при других о ней не вспоминать.

Иеварус хранил молчание и просто наблюдал. Хвала Владыкам. Меньше всего сейчас хотелось говорить и больше всего – чтобы он наконец-то дал мне побыть в одиночестве. И все же, в отличие от огня, любознательность его не иссякала.

Я засобиралась уходить, как вдруг на глаза попался брат Клеменс на скамье. Потоки угрюмой толпы огибали его и просачивались в узкие улочки между зданиями, безразличными ко всему происходящему. Монах, как всегда, был в черной рясе и с белой повязкой на глазах, а сбоку покоилась трость. Он чем-то напомнил Люсию, только моложе. Держался тоже осанисто и непоколебимо, невзирая на дряхлеющее тело.

Да, после такого чудовищного несчастья не хотелось ни видеть, ни слышать никого, но было в одиночестве брата Клеменса нечто подтолкнувшее меня к нему. Казалось, только он разделяет мою тоску. Быть может, всякий, кто одинок, подсознательно ищет родственную душу.

– Здравствуйте, брат Клеменс.

Слепой монах повернул голову, обращая лицо сильно выше меня, почти в небо.

– С кем имею честь говорить?

– Я мать Далила. Мы общались, когда я не застала отца Мориса.

– Ах, ну конечно! Такую, как ты, мне ни за что не забыть.

– Какую такую?

Он добродушно посмеялся.

– Ведьму в сане матери, смертную на службе утеса Морниар, которая поможет свершить одиннадцатый Цикл. Кто о тебе не слышал?

От таких громких слов я раскраснелась, но не сказала об этом.

– Кстати об утесе Морниар. – Я повернулась к Семени. – Меня сопровождает Сребряный принц, Иеварус. Просто чтобы вы знали.

Стало как-то неудобно, что я это озвучила. Можно сказать, предостерегла. Зачем? Есть ли вообще необходимость?

Брат Клеменс тепло улыбнулся.

– Это не проблема.

Помявшись немного, я подсела к нему.

– Как вы сюда добрались?

– Брат Джон сопроводил после настойчивых уговоров. Сказал, правда, что ждать и возвращаться со мной ему некогда. Хотя, думаю, ему просто не хотелось присутствовать на казни, как и отцу Морису.

– А вы почему пришли?

– Потому же, почему и ты. Выразить почтение доброй подруге. – Его улыбка потускнела.

– Я не только из-за этого. Люсию сожгли из-за меня. Я ее предала.

– Наслышан. Прими мои соболезнования. Знаю, как ты ей дорожила. Да что там, даже рассказал об этом отцу Морису по его возвращении. Он обрадовался, что у тебя есть столь близкий человек. – Судя по голосу, монах искренне сожалел.

– Благодарю, брат Клеменс.

– Даже не представляю твои переживания. Сначала Ясмин, теперь Люсия… – Он поцокал языком, качая головой. Губы поджал. – Каково это – терять столь родных людей?

Как бы ему описать?..

– На душе… невесомость. Не светлая, будто груз упал с плеч, а такая, словно меня выгрызло изнутри. – Я оглядела объятую хмарью площадь, подняла глаза в небо. – Кажется, что малейшее дуновение ветерка оторвет меня от земли.

Брат Клеменс кивнул.

– Да, и вправду ужасно. Однако знай, что ты не одна чувствуешь себя в ответе за случившееся.

– В каком смысле? – нахмурилась я.

Брат Клеменс крутил пальцами, проваливаясь в думы.

– В годы, когда из-за слепоты я очутился в монастыре, Люсия очень напоминала тебя. Не жалея сил протягивала руку помощи всем кому могла. – Следующие слова вспухли в горле комком, не давая себя произнести. Вскоре монах все же вытолкнул фразу, а заодно из-под белой повязки скатилась одинокая слеза. – Знаешь, она ведь пыталась меня излечить. Сумасшедшая. Ей же грозила смерть – хотя, не стану лгать, в то время меня это совершенно не заботило. Я был готов на все, лишь бы опять видеть. – Его дребезжащий голос наполнила скорбь. Старый монах содрогнулся.

А вдруг мой дар ему бы помог? Почему-то эта мысль пришла лишь теперь, но я тут же ее отбросила. Помню, как не вышло излечить увечья Норы, на тот момент совсем свежие. А монах живет со своим недугом уже полжизни.

– Добрая и самоотверженная была женщина, – продолжал брат Клеменс. – Мы сблизились. Она помогала мне освоиться в новом и незнакомом мире. И осмеливалась делиться сомнениями насчет Владык. Как я ни