за то, что этим я спас конференцию. И во время переговоров с Франко в Лидсе он тоже вскочил в возбуждении с места, когда [испанский министр иностранных дел] Серано Сунье довольно неудачно «встрял» в беседу. То же самое было и с [английским послом в Германии] Гендерсоном во время польского кризиса, когда тот своей бесцеремонностью (он стукнул ладонью по столу) возмутил Гитлера. Фюрер опять побагровел, и я уже видел надвигающуюся катастрофу, но и на этот раз мне удачно заданным вопросом удалось переключить его внимание на другую тему. Потом Гитлер сказал Гессу[30], что уже готов был вышвырнуть Гендерсона за дверь. Такие ситуации за все эти годы возникали не раз. Гитлер признавал это, когда я вмешивался с целью успокоения. После одного такого инцидента, уже во время войны, он откровенно сказал мне: «Знаете ли, Риббентроп, иногда я совсем не могу совладать с собой!» Что касается [итальянского министра иностранных дел] графа Чиано[31], Гитлер превозносил мое «ангельское терпение».

Доминирующий характер личности Адольфа Гитлера проявлялся как на больших народных митингах, так и в общении с политиками, военными, иностранцами, а также и в более тесном кругу и в личных беседах. К примеру, однажды болгарский царь Борис сказал мне, что от фюрера исходит такая сила и уверенность, что он каждый раз черпает их на много месяцев вперед. Так происходило со всеми, кто имел с ним дело. Гитлер производил впечатление не только на Ллойд Джорджа[32], но и на Чемберлена и Даладье[33]. Его вера в себя и твердость воли в сочетании с гениальным, понятным и простым способом выражаться ощущались многими людьми, вовлекая их в его русло. На крупных митингах мне приходилось повсеместно быть свидетелем того, как его слова приводили массы в движение, вызывали восторг, гнев, трогали людей до слез. По воздействию на людей и массы личность этого человека — один из величайших феноменов.

Адольф Гитлео был обожаем миллионами и все же был одинок. Я никогда не мог сблизиться с ним и не видывал никого другого, кому бы это удалось. Единственным исключением был Герман Геринг. Тот мог добиваться у Гитлера очень многого. Не говоря о последних двух годах, когда Гитлер изменил к нему свое отношение из-за несостоятельности люфтваффе, фюрер всегда отзывался о нем с величайшим уважением. Он часто называл Геринга «великим немцем». Когда мне доводилось бывать у фюрера вместе с Герингом, последний благодаря своему влиянию настолько овладевал положением, что я (к моему раздражению из-за возникавших в результате этого ведомственных трудностей) казался вообще совершенно отодвинутым на задний план.

Геринг умел ловко пользоваться своим влиянием на Гитлера. Мне вспоминается один характерный эпизод в замке Клезхайм. Когда Геринг из-за гнусной шпионской истории с «Красной капеллой»[34], в которой были замешаны несколько военнослужащих люфтваффе, попытался замять дело, он сделал это очень просто: взял и переложил вину на совершенно непричастного к этому сотрудника министерства иностранных дел. Фюрер при своей обычной неприязни к моему министерству сразу же согласился с Герингом, и мне пришлось долго и энергично протестовать, пока все не выяснилось.

Зато позднее Гитлер все чаще высказывался критически по поводу присущего Герингу самолюбования и тщеславия. Но однажды у меня возникло такое ощущение, что Гитлер испытывает некоторый страх перед Герингом и его энергичностью. Особенно ярко это проявилось в 1944 г. в Бергхофе. Фюрер весьма несдержанно высказался насчет люфтваффе и имел по этому поводу разговор с Герингом, не возымевший, однако, никаких последствий. Поэтому я попросил у фюрера разрешения со своей стороны подействовать на Геринга, чтобы он отказался от поста главнокомандующего авиацией. Но Гитлер даже с каким-то оттенком страха удержал меня от этого: «Ради Бога, не делайте этого, иначе он нам однажды еще покажет!» Я упоминаю об этом эпизоде только потому, что зачастую испытывал чувство, что фантазия Геринга и вообще его сильная личность очень влекли фюрера в мир мышления сверхкрупными масштабами. Кроме Геринга довольно близки к фюреру были, пожалуй, еще Гесс и Тодт[35].

Судить о характере такого гениального явления, как Адольф Гитлер, очень трудно. Его нельзя мерить обычной меркой. Он был убежден в своей роли мессии, считал себя предназначенным самим Провидением сделать Германию великой. Он обладал несгибаемой волей и немыслимой энергией в достижении своих целей. Его интеллект был огромен, а способность схватывать все налету — ошеломляюща. Мир его представлений и фантазий всегда характеризовался крупными историческими перспективами и параллелями. Образцом ему служил Фридрих Великий[36]. Несмотря на всю свою фантазию, он все-таки был в достаточной степени реалистом, чтобы трезво оценивать ситуации. Но, принимая крупные решения, он ощущал себя исполнителем предначертанной Всевышним судьбы. Однажды он сказал мне, что каждый раз перед крупными решениями к нему внезапно приходит абсолютная уверенность и тогда он совершенно точно знает: его долг — сделать именно это.

Не может быть никакого сомнения в том, что Адольф Гитлер имел в жизни только одну цель: служить немецкому народу. Об этом говорит весь его жизненный путь начиная с юности, его участие в качестве неизвестного солдата в [первой] мировой войне и его деятельность как политика и фюрера немецкого народа. Он жил совершенно самоотверженно, жертвовал своим здоровьем и до последнего момента не думал ни о чем ином, кроме как о будущем своей нации. Это служило направляющей нитью его мыслей и действий. Ради этого он принимал крупные внешнеполитические решения. Он мыслил надежно обеспечить германское будущее только тем способом, который считал пригодным для себя. Тот факт, что он потерпел поражение, фюрер, говоря со мной, назвал судьбой. Почему именно он потерпел поражение — решит история.

РАВНОПРАВИЕ ГЕРМАНИИ

Поскольку наша встреча в Далеме в феврале 1933 г. проходила накануне моей продолжительной деловой поездки в Лондон и Париж, Адольф Гитлер попросил меня по возвращении рассказать о моих впечатлениях и о настроениях в западных столицах.

Во время той беседы по внешнеполитическим вопросам я сказал, что, по моему убеждению, предпосылкой германо-английского взаимопонимания должен послужить компромисс в какой-либо форме между Германией и Францией. Но сначала Адольф Гитлер на это не пошел.

После довольно длительного пребывания в Париже и Лондоне я снова сообщил ему, что, на мой взгляд, ослабление напряженности в международных отношениях в благоприятном для нас духе способен принести только наш успокоительный жест по адресу Франции. В Париже меня всюду спрашивали, что думает Адольф Гитлер о Франции. При этом постоянно цитировались высказанные им в «Майн кампф» мысли