одурачивания масс и установления режима осадного положения, при игре союзов и нарастании коалиций ни одна из сторон долго не могла получить того количественного и качественного перевеса сил, которыми располагали Наполеон и Мольтке, и поэтому империалистическая война совершенно не знала ошеломляющих успехов наполеоновской стратегии.

В оперативном отношении военное искусство 1914—1918 гг. характеризуется длительными операциями на позиционном фронте, который растянулся в пространстве на многие сотни километров; железные дороги принимают участие не только в первоначальном развертывании, но и обслуживают самые операции; железнодорожный маневр, орудие мощных наступлений, в то же время представлял могучее средство в руках обороны. Электрический телеграф дополнился радиосвязью; техническая связь в 1870 г. имелась только со штабами армий, теперь телефон достигает взводов и даже отделений. Благодаря введению автоматического оружия и развитию окопов и оборонительных сооружений, пехота растянулась на широкие фронты; чувство локтя между частями боевого порядка утратилось и заменено телефонной связью. Глубокие изменения в тактическое и оперативное искусство эпохи империализма вносят авиация, химия и применение двигателей внутреннего сгорания для маневра (автомобили) и для боевых целей (танки).

Чрезвычайно тесно связываются ныне действия фронта с деятельностью тыла. В 1870 г. вторгнувшиеся во Францию 700 тысяч пруссаков нуждались только в трех поездах снабжения ежедневно; в январе 1916 г. Германия должна была высылать на Западный фронт 170 поездов со снабжением в сутки. Военное искусство империализма широчайшим образом использует достижения столь могущественной в наши дни техники.

Из изложенного ясно, что военное искусство периода первой мировой империалистической войны, пожалуй, не менее отличается от эпохи Мольтке, чем военное искусство последней от наполеоновского. Теория военного искусства эпохи империализма, однако, еще не оформлена, отдельные ее проблемы, поставленные войной 1914—1918 гг., во всем мире решаются еще наощупь; так как не ясен еще вполне характер будущих войн, преподавание военного искусства во всех странах представляет первичную систематизацию опыта последней войны, своеобразное сочетание устаревшей теории с омоложением ее путем изучения отдельных конкретных вопросов военного искусства.

Национально-революционные войны в странах Востока и в колониях, гражданская война 1918—1921 гг. изучены все еще недостаточно, точно так же, как и вопросы о характере предстоящих нам войн.

Большая советская энциклопедия. Т. 12. М., 1928. С. 218-229.

Военное искусство в эпоху империализма

 Когда мое поколение, в самом начале ХХ века, еще сидело на академической скамейке, авторитет наполеоновского военного искусства являлся у нас еще незыблемым во всех областях; наполеоновская догма, облеченная в форму вечных принципов, преподносилась нам со всех кафедр. Полное изменение всех материальных факторов войны — проведение железных дорог и телеграфа, новое вооружение, новые экономические силы и новые социальные отношения, установление общей воинской повинности — нисколько не смущали наших профессоров. Наша военная теория отставала на столетия от жизни.

Потребовались тяжелые удары русско-японской войны и первой революции, чтобы сдвинуть нас с этой мертвой точки. Мы прыгнули на 50 лет вперед и воскресили военную мудрость эпохи национальных войск середины XIX века, эпохи Мольтке, модным стал у нас немец Шлихтинг, великий ум, отметивший в военном искусстве эволюцию, которая отделяет Мольтке от Наполеона, и создавший теорию военного искусства Мольтке. На этой грани, грани франко-прусской войны, грани 1870 года, грани зарождения эпохи империализма, наше военное мышление оставалось до мировой войны и Октябрьской революции включительно. Теоретически мы ориентировали усилия русских армий в течение мировой войны так, как будто эпоха империализма еще не наступила [...]

Нет, вопреки Шлихтингу, эра развития новых материальных предпосылок к 1870 году осталась не только не законченной, но двинулась вперед за последние 60 лет колоссальными шагами. Мы продолжаем жить, как и Мольтке, в век пара и электричества, но объем их применения совершенно изменился и количество перешло в качество. Железнодорожная сеть Европы в 1927 году открывает совершенно другие возможности, по сравнению с 1870 г.: тогда войска пользовались железной дорогой только для отправления на войну, вылезали из вагонов и грузились в них вновь только при демобилизации; а теперь войска уже маневрируют по железной дороге; железные дороги являются не только фактором первоначального оперативного развертывания, но и глубоко вторгаются в каждую операцию. Вместо трех поездов в сутки со снабжением, которые железные дороги подавали немцам в 1870 году, они подавали в 1918 г. до 300-400 и больше поездов в сутки, что совершенно изменило характер ведения военных действий. Железнодорожный проселок вырос за 60 лет в железнодорожную магистраль, — разница примерно такая же, какая существует между глухой деревней и большим городом. Техническая связь в эпоху Мольтке доходила, и то только в позиционное затишье, до штабов армии. А теперь командир полка обладает более широким аппаратом связи, чем тот, которым в эпоху Мольтке обладал командующий армией. Пехота не стала стрелять дальше, но автоматическое оружие и прежде всего пулеметы позволили растянуть фронты от моря и до моря, что совершенно изменило характер операций. Батальон, одевшийся в защитный цвет, начавшийся применяться к местности и избирать соответствующие строи, не стал виден глазу артиллерийского наводчика на большую дистанцию, чем то было в 1870 году, но непосредственная наводка в цель вообще ушла в прошлое, и артиллерия обратилась в такую фабрику дальнего огня, которая была совершенно немыслима в эпоху Мольтке [...]

Эпоха империализма радикально изменила все предпосылки ведения войны. Противоречия между отдельными государствами возросли до такой степени, что каждое из них должно было напрягать все свои материальные возможности, чтобы отстоять в ожесточенной конкуренции свое место под солнцем. В середине XIX века при строительстве армии еще перевешивали соображения внутреннего порядка. Вильгельм I помнил неприятные минуты 1848 г., когда ему пришлось, переодевшись в платье камер-лакея, бежать из берлинского дворца. Поэтому, во время войны 1870 г., Вильгельм I решительно высказался против новых призывов, новой мобилизации, разжижения ландвером армии, как того требовал Мольтке, которому приходилось иметь дело с новым миллионом вооруженных французов, выставленных Гамбеттой. На пополнение потерь было выслано только 120 тыс. человек, и то с половинным числом офицеров и унтер-офицеров. Поставить ведение войны в более широкие рамки можно было только ценой отказа от юнкерского характера прусской армии. А для Вильгельма I представлялось лучшим не допобедить французов, чем рисковать обращением войск в менее послушное орудие.

В эпоху