Не удержался Лев Давыдович, чтобы не заглянуть за увал, где было священное место, охраняемое Николаем Кирилловичем. Пройдя метров сто по тропинке, обогнув увал, Троцкий увидел на самом берегу избушку на четырех невысоких столбах-опорах, приставная дверь которой запиралась двумя поперечинами, вложенными в железные скобы, вбитые в косяки. Чуть дальше были видны остатки старого столба, обмотанного разноцветными тряпками, и длинное бревно у большого кострища с несгоревшими остатками поленьев, торчащими из-под снега.

Метрах в десяти от столба стоял деревянный идол, грубо вырезанный из толстого ствола, высотой более метра. Голова идола занимала третью часть всего обрубка, со снятой до самых корней корой. С двух сторон лицевой части были сделаны глубокие плоские выемки, образующие глазные впадины и щеки, прямой и длинный нос, широкой поперечиной обозначенные брови и таким же образом сделанные глаза. На короткой шее были привязаны полоски белой и красной ткани, которые вздрагивали при каждом движении ветра. Вся эта вместе взятая картина производила какое-то тяжелое впечатление и невольно вселяла какой-то мистический страх.

Не от ощущения святости, а от присутствия каких-то, как показалось Троцкому, реальных физических существ, он поспешил уйти от святилища, где совершались ритуальные варварские обряды. Вернувшись к перекату, он снова остановился, охваченный восхитительным зрелищем, и, умиротворенный каким-то необъяснимым чувством сопричастности к этому величавому чуду природы, он вернулся в мансийский паул.

Не доходя до дома Самбиндалова, еще в лесу он услышал разговор многих людей и перезвон колокольчиков оленьих упряжек. Это были приезжие, потому что Николая ждали только на следующий день. Когда он вышел из леса, то увидел у дома Николая Кирилловича нескольких мужчин, которые, взявши на руки лежавшего на нартах человека, внесли его в дом, стоящий рядом с домом шамана.

— Привезли больного, надо ему помогать, — пояснил Николай Кириллович.

От Трапезникова Лев Давыдович слышал, что Самбиндалов был большим шаманом: мог угадывать будущее, лечить людей, знал заговоры. В округе ходили различные слухи о чудесах и фокусах, которые так искусно демонстрировал шаман зрителям. Выдался случай увидеть камлание шамана, и Лев Давыдович попросил Самбиндалова разрешить ему посмотреть, как он будет лечить больного. К удивлению Троцкого, шаман охотно согласился, выражая этим самым большое уважение и доверие русскому гостю.

— Камлать я буду ночью, — сказал шаман. Он взял пучки сухих трав, принесенных им с вышки, от которых шел острый запах, и стал растирать их ладонями, рассыпая их на семь небольших кучек. Он долго смешивал одни травы с другими, что-то нашептывал, ссыпая их в две большие железные кружки. Оставшиеся смеси он завязал в отдельные тряпицы и положил их за пазуху своего совика. Затем он сел возле очага, поджав под себя ноги, уперся своим взглядом в горящие угли чувала и, отрешенный от всего, просидел в таком положении не менее часа.

Когда совсем стемнело, Николай Кириллович принес из амбарчика шаманский бубен и кивком головы пригласил Троцкого следовать за ним в соседний дом, где лежал больной. Они вошли в паул. В доме было тихо. Слева в углу, у входа, в чувале горели дрова, поставленные вертикально. Над ними висел большой медный чайник с кипящей водой.

Больной лежал на нарах, накрытый красивой женской малицей. По обе стороны от него сидели мужчины, негромко переговариваясь друг с другом.

Николай Кириллович сел к чувалу, поставил к нему бубен, чтобы нагреть его кожу от огня. Он сидел к мужчинам спиной, смотрел на горящие в чувале поленья и что-то негромко шептал. Сидя в прежней позе, шаман, глядя в дымовое отверстие чувала, начал часто, но не громко, стучать в бубен колотушкой. Затем, быстро вскочив на ноги, он закружился на одном месте, сгорбившись и по-прежнему заглядывая в дымоход чувала. В грохоте бубна и перезвона подвесок, прикрепленных к внутренней его части, было слышно, как шаман кого-то звал. Встреча его с вызванными духами застала всех врасплох.

— Пася олэн, здравствуй, — обратился шаман к тому, кто пришел с такой откровенностью, от которой незримое ощущение пришедших духов вселяло в присутствующих магический ужас. Лев Давыдович тоже ощущал присутствие какой-то необъяснимой силы, но, не видя ничего собственными глазами, он не хотел верить своим ощущениям. Однако это было сверх его сил. Не верующий, он не верил, но страх суеверия был сильнее разума и он невольно охватывал всю душу человека.

Тем временем шаман убедительно просил “пришедшего” к нему духа о том, чтобы он показал ему злого человека, напустившего хворь на больного.

— Вот... вот. знаю... вижу. Это казымский остяк... белый старый горбун. Это он, — сказал шаман и лег на пол возле чувала. Так он лежал минут пять. Жизнь будто покинула его. Он лежал с закрытыми глазами, и бубен, упавший на его грудь, не выдавал его дыхания. Это искусство души покидать свое тело, искусство умирать, оставаясь живым, умирать прежде, чем наступит смерть, было доказательством того, о чем читал Троцкий когда-то, не предполагая увидеть это чудо наяву.

Шаман, резко вздрогнув, вскочил на ноги и заметался около чувала. Положив бубен и колотушку на больного, он, растопырив пальцы рук, стал быстрыми движениями как бы сдирать и выбрасывать что-то только ему видимое и “бросать” это в огонь чувала.

Он снова сильно и дробно застучал колотушкой по бубну и по каскаду только ему понятных восклицаний можно было догадаться, что он взял на себя хворь больного и просил духа вернуть эту болезнь белому горбатому остяку с Казыма.

Сам... сам, белый горбун, возьми эту хворь себе. Если сможешь — лечись, — восклицал шаман, посылая белому горбуну те же заклятия, которые тот напустил на свою жертву.

Да, да, седой горбун — злой человек, — вторили ему приезжие манси, — он много людей увел по дорогам в царство мертвых. Пусть Бог его накажет за это.

Плохая слава ходила за “черным” шаманом с белой головой, который жил в самом верховье Казыма. Тосман-Ойка был седым и горбатым, очень мрачным и злым. Люди замечали, что после встречи с ним приходила беда или неудача. Его боялись и, по возможности, избегали с ним встреч.

Камлавший шаман Самбиндалов, положив у чувала бубен и колотушку, приподнял над тлеющими углями чувала перевязанный на веревочке нож и, взяв его двумя пальцами левой руки, стал внимательно смотреть на вращающееся лезвие. Когда нож повис на веревочке и стал неподвижным, шаман закричал:

Вижу... вижу... Жить будет Евлашка. — Он подошел к родственнику больного, отдал ему приготовленные травы и рассказал, как готовить из них отвары и настои.

Шаман сел к чувалу, прислонился плечом к стене и, глядя