кто мешал ее логическому развитию. Троцкий снова и снова выверял свои позиции, и в них он обнаруживал прочную связь с жизнью России и отчетливо видел их преимущества по сравнению с позициями якобинцев и опасной тактикой большевиков.

А может быть он ошибался? Может быть история революции пойдет иным путем? Может быть большевики правы и видят намного дальше, чем он и его единомышленники? Во всех этих сомнениях не мог Троцкий предвидеть только одного: всего ужаса той трагедии, которую было суждено пережить России после прихода к власти большевиков. И только на склоне своих лет, далеко за пределами своей родины, “прокручивая” события и свои мысли, уже отлитые в металле строк его книг и статей, он обнаружил правоту своих взглядов на единственно верный для России путь, который ей открывался после событий в марте 1917 года.

Упоительно-мирными, по-домашнему уютными были для Троцкого зимние вечера, которые он проводил за чаем в нескончаемых разговорах с Кузьмой Илларионовичем. Лев Давьфович знал, что сибирские крестьяне, не знавшие помещичьего давления, были более богаты, чем землепашцы центральной России. Он понимал, что сибирское крестьянство стоит далеко от ^политики и от революции. Он был уверен, что крестьянство вообще, тем более сибирское, на революцию не пойдет. Главное требование крестьян состояло в том, чтобы власти отдали землю тому, кто ее обрабатывает. Большевики хотели после своего прихода к власти сделать землю общей. Это крестьянам понять было трудно. С незапамятных времен смутного периода России крестьяне хотели только одного: получить землю в свои руки. Будет земля — будет у них хлеб и свобода.

В разговоре о земле Лев Давыдович и Кузьма Илларионович находили общее мнение. Правда, Троцкий, учитывая пассивность крестьян, с жителями Березова почти не встречался. Да и сами обыватели городка в первые дни поселения Троцкого сторонились не только его, но и Кузьмы Илларионовича, приютившего у себя ссыльного. Но узнав от самого Коровина о чем он разговаривает с Троцким, сельские жители стали маленькими группами навещать квартиру Коровина.

Троцкий был одним из самых лучших ораторов. Рабочие на фабриках и заводах, слушая изумительные по логике выступления, все, как оппоненты, так и сторонники, всегда чувствовали высокий слог, глубину мысли, которые, опираясь на реальную жизнь, не вызывали ни у кого никаких сомнений. А если и появлялись у кого-нибудь какие-то сомнения, то логика убеждений Троцкого была всегда блистательной.

Сколько бы ни были пассивны к революционным преобразованиям сибирские крестьяне, они по-своему обсуждали и оценивали подписанный царем “Манифест 17-го октября”, не исключая домыслов и кривотолков. Беседы о “Манифесте” не были крамольными, и березовские миряне хотели услышать о дарованных свободах от столичного человека. Они интересовались, главным образом, экономическими вопросами, сохраняя традиционную верность царю и Отечеству. Правда, и здесь, в таежном захолустье, жестокость полиции или вымогательства незадачливого священника иногда становились причинами “трений”, но эти скандалы не переходили в осуждение существующей системы в целом. Троцкий прекрасно понимал, что крестьяне, если и поддерживали социал-демократов или эсеров, то это совсем не означало, что они составляли самостоятельное крестьянское движение, а если оно и было, то по своей сути было консервативным. Часто он приходил к мысли о том, что крестьянство — это сила, склонная к насилию и анархии, как только ослабевает над ней контроль и власть государства.

При свете самодельных лампад беседы Троцкого с крестьянами длились до позднего вечера. Они не утомляли его, наоборот, — они успокаивали мятежный дух вождя революции и вселяли четкий алгоритм в его теоретическую схему дальнейших перспектив русской революции. О них он тоже рассказывал гостям, увлеченный не духом пророчества, а глубочайшими знаниями истории России, ясно представляя дальнейший путь ее развития с учетом расстановки социальных сил и четким пониманием ошибок политических партий, которые боролись за власть. В подробности своих разногласий с большевиками в разговорах с гостями он не вдавался. Но то, что было интересно крестьянам, он рассказывал так, чтобы им была понятна сама суть этих разногласий.

Однажды Кузьма Илларионович за поздним вечерним чаем, когда все гости разошлись, сказал:

— Лев Давыдович, нельзя вам сидеть здесь — надо бежать в Россию.

— В Россию — нельзя, а за границу — нужно, ответил Троцкий, не задумываясь.

С того памятного вечера началась подготовка к побегу из Березова. Шел март 1907 года. В самом начале апреля Кузьма Илларионович поздно вечером вывез Троцкого на своей лошаденке за село и в березовой роще, где ждала их оленья упряжка, тепло простившись, отправил Троцкого в город Ивдель через Няксимволь.

Время побега было выбрано удачно. Начиналась весенняя распутица. Всякая связь Березова с внешним миром прекращалась, и это усыпляло бдительность властей, обязанных присматривать за ссыльным поселенцем. Единственным, но почти непредвиденным путем, который мог быть использован Троцким, была мало кому известная, редко кем езженная просека, по которой по особой только нужде от паула до паула иногда ездили здешние вогулы. Этой дорогой решили воспользоваться Троцкий и Коровин.

Лев Давыдович впервые видел приуральскую тайгу в ее самых отдаленных окраинах. Она произвела на него сильное впечатление. Больше всего поражала она величественностью своих кедровых урманов и сосновых боров. Они рассекались широкими болотами, сплошь еще покрытыми снежными завалами. Особенно привлекательными ему казались таежные перелески в лунные ночи. Погода стояла тихая и теплая. Спокойная езда под звон колокольчиков оленьих упряжек располагала к глубокому раздумью.

Перед ним довольно четко “пролетали” события последних пяти лет, так сильно встряхнувшие Россию и ее многострадальный народ; борьба различных группировок, так четко размежевавшая противоречия между большевиками и меньшевиками. Но Троцкого больше всего беспокоили пагубность и трагичность позиции большевиков, утопичность и порочность которой так хорошо видели и предупреждали о них Маркс, Плеханов и Каутский. Все беспокойство это сводилось к тому, что тактика большевиков, ошибочность которой исходила из ее конечной цели, лежала через насилие, диктатуру и кровопролитие.

В Няксимволе Троцкий прожил три дня на квартире Трапезникова. Встретили Троцкого по здешнему обычаю тепло и гостеприимно. Семья Трапезникова, его жена и сын, жила на самом берегу Сосьвы — в добротном пятистенном доме. Частыми гостями у Трапезникова были охотники ближних селений, иногда заезжали и из Ивделя. Но шел уже апрель, и гостей из Ивделя уже не ждали. Было решено везти Льва Давыдовича сначала до Самбиндалова Николая Кирилловича, который жил в своем пауле за Усть-Маньей, в Евтын-сос-пауле, а тот отправит его в Ивдель через Бурмантово и Талицу на своих оленях. Этот отрезок пути был самым важным и самым сложным. За Усть-Маньей начиналась малоезженная, мало кому известная дорога по предгорьям Урала. Там заканчивались