Шрифт:
Закладка:
А что правильно на этой войне? Что части некогда большого народа внушили, что они — особенные, а мы — враги? Что парень, который Девятого мая возлагал цветы к памятнику Неизвестному солдату, чья мама, может быть, сейчас стоит среди тех, кто охраняет Лавру от раскольников, делает себе татуировку с символом, общим для сатанистов и эсэсовцев? Или то, что артиллерия якобы суверенной страны обстреливает свои же города? Про остальное молчу, я в рубрике «Их нравы» такое могу рассказать, волосы дыбом встанут даже у лысого…
Ну, прямо накаркал. Вламываемся втроём в помещение с «неспящими», но охранник там только один — полностью голый увалень пыхтит, вжимая в допотопную панцирную кровать худенькую девчушку, по виду — вчерашнюю школьницу, если не хуже. Ещё три или четыре таких же, жмутся друг к другу на беспорядочно наваленных на полу матрасах. Ах ты, с-сука…
Гнев — плохой советчик, конечно, но тут ярость испытал бы даже портрет, не то что живой человек. Отреагировать я не успеваю — Щербатый хватает увальня за горло, рывком сбрасывает на бетонный пол и проворачивает шею до характерного хруста. А у меня перед глазами совсем другая картина…
* * *
Память — как удары током. Картинки из прошлого вспыхивают одна за одной — будто вчера всё это было, а ведь уже прошло почти сорок лет — целая жизнь, которая, наверно, могла бы быть совсем другой…
Или не могла? Может, я был обречён именно на такой исход; может быть, это был самый лучший вариант для него? Света, очень некстати заболевшая перед самым выпускным, сломала все мои планы. Я притащил ей в больницу огромный букет и пообещал, что устрою для неё персональный выпускной — как для настоящей королевы. Это обещание — одно из немногих, которое я не сумел, не смог выполнить.
Яркое майское солнце, мятая пачка «Ту-134», окрик технички Сергеевны: хочешь курить, выйди за школу, ирод! Знакомая калитка, через которую я проходил в течение десяти лет, как обречённая душа через ворота ада. Горький и сухой болгарский табак — его ценили только за то, что импортный, хотя, говорят, Болгария не заграница. Стайка девочек в красивых платьях из параллельного класса, тоже курят втихомолку, после сигареты вытирают пальцы клейкими листками берёзки. Визг тормозов, «семёрка» цвета беж, из которой выходят четверо пацанов, упакованных, да так, что другой бы позавидовал, — «правобережники»? Здесь, на левом?
Я так и не узнал, как звали ту девчонку, которую хохочущие «мажоры» сначала уговорами, потом силой пытались усадить в свою модную машинку. Запомнил только испуг в больших серовато-зелёных глазах, такой же, как у тех, кто сидит сейчас на грязных матрасах, и свой гнев.
Что они о себе думают? За кого себя принимают? Слепая лотерея судьбы устроила так, что они родились у хороших родителей, на правильном берегу реки, — и что, это даёт им право считать игрушками тех, кому в жизни повезло меньше?!
Я на мгновение представил, что на месте этой хорошенькой, хотя и обычной левобережной девочки — моя Света, а через минуту мой кулак уже ударил в чью-то скулу. В этом есть что-то запредельное, какое-то неправильное, но острое удовольствие: видеть, как кровь брызжет на чистенькие белые рубашки, на бежевую жесть кузова машины, которую так просто не купишь, пачкая модные джинсы холёных «хозяев жизни». Я бил, бил без жалости, они тоже умели драться, к тому же их было четверо на меня одного, но что они могли против разгневанного уроженца «Берега Безнадёги»? Один врезался головой в лобовое стекло, оставляя на ней паутину трещин; другой получил дверцей по ушам — что-то хрустнуло, может, кости черепа, но, скорее всего, осыпавшееся бриллиантовым дождём боковое стекло…
Они удрали, затащив в машину одного из своих, который отключился; целым не ушёл ни один. Поле боя осталось за мной, несмотря на рассеченные бровь и нижнюю губ и сбитые костяшки кулаков. Девочки испуганно убежали в самом начале драки; я огляделся — улица была совершенно пустынна. Я победил!
Но говорят, что бывают победы, которые хуже любого поражения. Если бы я знал, чем для меня обернётся это побоище! Сделал бы ровно то же, что сделал. Бывает так, что жизнь ставит тебя перед очень сложным, неочевидным выбором — и самый безопасный путь оказывается неправильным…
Сорок лет спустя, зная, чем всё закончилось, я был уверен, что поступил правильно. И если сейчас судьба вновь поставит передо мною такой выбор — что ж, я знаю, что делать.
Глава 4. Западня
Среди пленников подвала воцарилось оживление. Кто-то крестился, кто-то поспешно слезал с труб в непросыхающую подвальную жижу, а две старушки, сидевшие ближе всего к лестнице, не обращая внимания на труп Тхора, лежавший ничком в грязи, бросились навстречу стоявшему на верхней площадке узкой ржавой лестнице солдату, причитая:
— Хлопчики, родненькие, пришли! Слава тебе, Боже, слава тебе, Богородица, заступница наша! Пришли, милые!
На какой-то миг Бианка даже испугалась за них — а что, если этот… пальнёт по ним, как те на блокпосту? Она внимательно следила за выражением лица боевика, ожидая увидеть на нём гримасу гнева, но вместо того, чтобы разозлиться, мужчина внезапно улыбнулся:
— Тихо, тихо, бабоньки, ничего ещё не кончено. Нам ещё выбираться отсюда. Тех, что в доме, мы положили, но нам отсюда топать по пустырю, и преодолеть его надо тихо и быстро. Раненые, больные, неходячие есть?
— Тут одни пожилые люди, — Бианка выступила вперёд. Она слышала, что боевики добивают слабых, когда «спасают заложников», — и дети. Будешь стрелять по ним? — с затаенным вызовом и одновременно усталой безнадежностью спросила она.
— А ты откуда будешь, грозная птичка? — прищурился мужчина. — Говоришь, как ТСН, а сидишь в подвале. Включи думалку, пигалица: ежели бы мы хотели вашей смерти, на кой бы мы сюда пёрлись среди ночи?
Бианка нахмурилась; действительно, поведение боевиков было нелогичным. Допустим, их интересует только эта высотка — так, может, проще было бы её обстрелять из пушек, и дело с концом, а «мирняк» в подвале, как говорят американцы, — сопутствующие потери?
А боевик тем временем, обозрев подошедших узников, задумчиво почесал затылок:
— Да уж, девочка, твоя правда —
