Шрифт:
Закладка:
Жутко стало Михайле. В лес заведут, кто их там сыщет. И дороги никакой не видно. Но мордовские лошади, должно быть, привычные, юркнули между деревьями, точно так и надо. Мордвины прилегли к лошадиным гривам и сразу сгинули из глаз, словно сквозь землю провалились. А лошадь Михайлы ступила несколько шагов между деревьями и приостановилась.
Михайла нетерпеливо понукал лошадь. Теперь он больше всего боялся отбиться от мордвинов и остаться одному в этом глухом, темном лесу. Впереди слышен был треск ломавшихся под ногами лошадей сучьев. Михайла подгонял лошадь, не обращая внимания на ветки, хлеставшие его по лицу.
Вверху где-то треснуло. Михайла поднял голову и едва успел заметить беличий хвостик, мелькнувший между двух озаренных солнцем верхушек сосен. В это время колючая еловая ветка смазала его по лицу и стащила с него шапку. Он хотел остановить лошадь, слезть поискать шапку, но треск сучьев слышался все дальше, он опять испугался, что заблудится в этом проклятом лесу, и погнал лошадь вперед, махнув рукой на шапку. Лес становился все глуше и гуще, и Михайле казалось, что и конца-краю ему нет. Может, мордвины нарочно заведут его в эту глушь, да и бросят одного, чтоб его волки съели. Ужас охватил его, точно мальчишку.
– Вечка! – с отчаяньем крикнул он во весь голос, почти не надеясь получить ответ.
– Скоро приехать будем, – прозвучал где-то совсем близко спокойный голос мордвина, и у Михайлы сразу отлегло от сердца, даже стыдно стало, что он вдруг так перепугался.
Он попытался оглядеться, понять, в какую сторону они едут, но кругом не было никакого просвета. Летом тут, верно, круглый день тьма стоит. И теперь-то, хотя почти все листья облетели, деревья росли так густо, что солнце золотило только верхушки сосен, а вниз и не пробиралось, там стоял густой сумрак. Ветер тоже здесь не продувал, сильно пахло прелым листом и грибами.
Сколько времени они едут, Михайла не мог сообразить, а спрашивать Вечку ему не хотелось.
Вдруг деревья сразу стали редеть, посветлело, донесся шум, голоса, крик какой-то. Он увидел впереди и Вечку и двух других мордвинов. Выехали на опушку. Да нет, какая опушка, – дальше опять во все стороны лес. Не опушка, а большущая поляна, народу на ней толпится – сила, и все мордва, поселок их, верно, – дома не дома, а так вроде шалаши, из веток еловых сплетенные. У них под Княгининым мордва в избах жила, вроде как и у русских мужиков. Михайла оглядывался во все стороны. Лошадей-то сколько, у его князя столько нет. Верно, это и есть войско мордовское. Вот куда его привели – в самое их становище.
VI
Откуда-то неслись дикие вопли. Михайла пригляделся. В средине поляны был разложен большой костер, над ним в огромных чанах что-то варилось. Около столпилась кучка мордвинов, оттуда и раздавались какие-то крики, визг, точно режут кого. Михайла подогнал поближе свою лошадь и через головы мордвинов увидел посредине мужика – русского, должно быть. У мордвинов у всех волосы длинные, как у попов, только на лбу подстрижены, а у того под горшок стриженные, как у русских мужиков. Стоял тот по пояс голый, спиной к костру. Лицо его показалось Михайле знакомым. Ну да, так и есть, – тот нищий, что они на дороге подсадили. Поймали, стало быть. Что же это они с ним делают?
Тут как раз какой-то мордвин сзади полоснул нищего по плечам кнутом. Он дернулся вперед и закричал:
– Ой-ой-ой! Пустите! Нет у меня ничего.
Михайла подался назад, соскочил с лошади и отошел к опушке леса. Ужас опять охватил его. «Нищего этак дерут. А что с него возьмешь, с нищего-то? Меня, наверно, насмерть засекут. Убежать разве? Да где там. Из лесу разве убежишь. Заплутаешься. Да и догонят мордвины. Нищий-то у самой дороги сбежал, и то поймали».
Михайла с отчаяньем оглядывался. За ним никто сейчас не смотрел. Да и около нищего не так много толпилось. Больше своими делами занимались. Кто около лошадей, кто у шалашей, кто у костра в чанах мешали, птицу на вертела прилаживали. А что там человек истошным голосом орет, им словно и дела нет.
Михайла стоял у опушки и думал: «Вот с тем кончат, наверно, за мной придут». Он уже не разбирал больше, что тот кричал. Может, они просто всех русских, кто к ним попадет, до смерти запарывают. А он еще драться с ними кидался, мужиков подбивал.
Вдруг крики затихли. Помер, может? Сейчас за ним придут.
Михайла подался ближе к деревьям и уж хотел было юркнуть в кусты, но его остановили радостные крики, раздавшиеся из толпы мордвинов.
«Ишь, убили крещеного и радуются, черти!» – подумал Михайла со злобой. Но крики сразу же замолкли, и из толпы послышался какой-то голос. Говорил один, нет, не говорил, а словно читал, и будто по-русски. До Михайлы доносились отдельные знакомые слова: «Верный мой слуга… скорым поспешением…» Потом тот же голос забормотал что-то непонятное, не по-русски, должно быть.
Михайла увидел мордовское становище.
Михайла ничего не понимал. Что там такое делается? Об нем-то, слава богу, позабыли, видно, свое у них чего-то. Очень ему хотелось узнать, что такое читают. Но подойти ближе он все-таки не решался. Пожалуй, увидят да и примутся драть, как того нищего.
Он сел на пенек у опушки и стал ждать. Покуда там читают, наверно, его не тронут. А как кончат, он успеет в кусты схорониться. А там будет тишком пробираться. Медведей-то будто нет. Только бы из леса выбраться. А там уж до Нижнего рукой подать.
Он так задумался, что не заметил, как кончили читать, и опомнился только, когда кто-то спросил его:
– Эй ты, парень, откуда к нам забрел?
Михайла поднял голову. Перед ним стоял высокий сутулый мужик, стриженый, русский, должно быть.
– Забрел! – с досадой повторил Михайла. – Напали средь бела дня, ограбили дочиста да и приволокли. А теперь, видно, до смерти запорют, как того бродягу.
– Жив! Чего ему деется! – сказал добродушно мужик. – Тебя чего ж драть? Тебя не тронут, не опасайся.
– Да я и не боюсь вовсе, – обидчиво ответил Михайла. – Так, про нищего сказал, что всю шкуру, мол, спустили.
– Нищий, как же! – перебил мужик. – Бродяга! С Москвы с грамотой послан. Много их таких бредет. Наши их ноне ловят. Кто добром отдаст грамоту, пускают. А этот, ишь, несговорный попался,
