Некоторые здоровались с Дорофеем и спрашивали, где ж его хозяйка и куда он перебирается.

– А вот иду наперед с братом уговориться, – отвечал Дорофей.

Михайла подталкивал Дорофея и шептал ему:

– Гляди, Дорофей Миныч, что народу-то в верхний город валит. А хлеба-то никто не везет. Примечаешь? Все тебе кланяться придут.

Дорофей радостно кивал ему и заговаривал со знакомыми.

– Тарас Родионыч, – сказал он, поравнявшись с огромным возом, на верхушке которого восседала необъятной толщины купчиха в атласной шубе и ковровой шали. – Ты бы Марфу-то Кузьминишну покрепче привязал. Тряско. Не ровен час сверзится, шубу перемарает.

– И не говори, Дорофей Миныч, все ей жалко покинуть, все с собой велит забирать, а на себя, почитай, три шубы надела, – свалится и не встанет.

– А тебе бы как? Все покинуть да и ладно. Чай, горбом наживали! – сердито закричала с возу купчиха. – Вы с Дорофеем Минычем пара. Вам бы лишь до кружала, а добро хоть пропадом пропадай.

Дорофей поскорей перегнал тяжелый воз и замешался в толпу.

В воротах толпа сгрудилась и не проходила. Под сводами кто-то вопил не своим голосом.

– Чего там? – кричали в толпе.

– Мужика, слышь, стрельцы схватили. Стащил чего. Бьют смертным боем.

Дброфей с Михайлой протискивались через толпу.

– Куда лезешь? По загривку хочешь? Гляди, и тебе попадет! – кричали им.

Но Михайла настойчиво продирался вперед, таща за собой Дорофея.

Под воротами двое стрельцов рвали из рук перепуганного мужика новый сермяжный зипун и кричали:

– Ведомо, скрал! Давай добром, страдник, не то самого в холодную сволокем!

– Ой, горюшко! – вопил мужик. – Ратуйте, православные. Зипун-то жалованный, боярина моего, Шереметева. Пусти! С его вотчины я. В город посылан. В дом его. Хошь Индринку спроси – доверенный его тут.

– Подь к лешему и с Индринкой да и с боярином с твоим, с Шереметевым! Не самое он нам дорог, хоть бы и боярин твой!

– Это кто ж боярина так честит? – спросил Михалка Дорофея.

– А то Баим, стрелецкий сотник. Ишь волю им дал воевода, Олексей Ондреич князь.

Стрельцы вырвали у мужика зипун и, избив его, прогнали пинками и пошли в город. Мужик с ревом бросился за ними. Но шедшие за ним мужики схватили его и не пускали, крича:

– Вот дурень! Ну куда ты? Ведь посадят, а то и вовсе убьют. Радуйся, что пустили.

– Ишь, Домна-то Терентьевна в город хочет, за стрельцами де не опасно, – сказал Дорофей. – Они еще допрежь мордвы пограбят.

– Идем скорей на Верхний базар, – торопил Михайла, – подьячего поищем.

Толпа медленно расходилась из-под ворот, давая дорогу телегам.

Дорофей с Михайлой вышли на базарную площадь.

Между рядами лавок, расталкивая покупателей, продирались лотошники, выкрикивая на разные голоса:

– Вот сбитень горячий, пьет приказный, пьет подьячий!

– Пироги подовые, пряженые, с яйцами, с сыром, с бараньим сердцем!

– Хороши калачи, горячие, крупичатые!

– Эй, купец, черева курячьи больно хороши!

Михайлу хватали за полы и совали в руки калачи.

– Пирог арзамасский, с рыбой астраханской!

– Эй, молодец, возьми калач, угости любезную! Эй, махни, не далече до Балахни!

В стороне безместные попы, оборванные, грязные, хватали за полы прохожих и предлагали требы – за деньгу панихиду отслужить, за две деньги младенца окрестить. В церкви дороже возьмут.

В конце ряда у прилавка сидел писец и что-то строчил. Мужик, наклонившись к его уху, старался перекричать гомон и галдеж толпы. Рядом стоял другой писец – в рваном кафтане, с висящей у пояса чернильницей и заткнутым за ухо гусиным пером.

Дорофей с Михайлой остановились около него, и Михайла объяснил, какое у них дело.

Подьячий сейчас же достал из-за пазухи сверток бумаги, загнул и оторвал от него небольшой листок и, присев на обрубок у прилавка, приготовился писать.

– Смотри, хорошо пиши, – сказал Дорофей, – чтоб он потом не отперся.

– Две деньги дашь, так напишу, что никуда не уйдет, хоть на Москве в Володимерскую четверть представь, дьяк его тотчас велит разыскать. И послухов не надо.

– Ну, пиши, коли так, все по ряду, как он мне 125 четвертей ржи продал по 155 денег за четверть.

Подьячий поднял голову.

– По 155 денег? Дорого дал, борода! 125 ноне цена.

– Дорого дал, борода! – сказал подьячий.

– Ну, ну, пиши, знай, – перебил его Дорофей. – Он мне, может, такое слово сказал, что не жаль 30 денег лишку дать.

Дорофей засмеялся, и у Михайлы все лицо засветилось. «Чувствует, стало быть», подумал он про себя с радостью.

Подьячий окинул их любопытным взглядом и заскрипел пером по бумаге.

Через пять минут расписка была готова, Михайла поставил крест, и подьячий подписал за него: «Площадной подьячий города Нижнего Новаграда Юшка Плесунов руку приложил».

Дорофей велел еще раз прочитать ему все, вынул кошель, уплатил две деньги и, сложив вчетверо, уложил расписку в кошель.

На обратном пути Михайла купил в кожевенном ряду долгий кнут для Степки, и они торопливо пошли в обратный путь.

Вернувшись домой, Михайла велел обозчикам развязывать возы и таскать тяжелые кули в амбар. Сам он с Дорофеем стоял около и считал мешки. Мешков оказалось по счету верно – сто двадцать пять.

Теперь все дела были кончены, и можно было уезжать. Но когда Михайла велел запрягать, обозчики подняли настоящий бунт.

– Ты что это, Михалка! – кричал Савёлка, размахивая неравными по длине руками, из-за этого девки на селе браковали его. – Не люди мы, что ль! Чай, надо какие ни то гостинцы с городу девкам привезть.

– Бога побойся, Михалка! – бормотал Ерема, – хошь в собор Благовещенский зайтить, заступнице поклон положить.

Даже мрачный, ко всему равнодушный Нефёд, и тот возроптал.

– Нет такого положения, Михалка, чтоб в Новегороде алтына не выдать, – бурчал он.

Лычка хоть и поглядывал опасливо на Михайлу, а все-таки ворчал:

– Баба – однова́ дыхнуть! – на порог не пустит, коли без гостинцу.

Все напоминали, что и у Семейки такое заведение было, чтоб в Новегороде по алтыну да по две деньги вперед выдавать.

– Не жалей, Михайла Потапыч, алтына, – крикнул Невежка, – отдашь полтину! – Он протискался вперед и дружески похлопал Михалку по спине, ласково заглядывая ему в глаза.

Михайле и самому не очень хотелось выезжать под вечер с такими деньгами. Да и с Марфушей надеялся хоть словечком перемолвиться. Он еще немного поспорил, но когда и Дорофей стал уговаривать его переночевать еще ночку, он будто нехотя согласился и выдал обозчикам казны двести пятьдесят денег.

Повеселевшие обозчики забрали деньги и повалили гурьбой за ворота.

Но надежды Михайлы не