Замгарин становился все более популярным, но это привело к тому, что у него появилось больше противников. Они придумывали про замгарин небылицы, одна страшнее другой, и с удовольствием их распространяли. Если портал, всегда поддерживавший замгарин, вдруг заговорит о возможной передозировке, для той горстки неудачников это будет просто подарок судьбы.

— Теперь ты понимаешь, почему тебе нельзя писать такие статьи? — тихо спросила Люда, заглядывая ей в глаза.

— И что тогда? С Дашей это произошло!

— Еще слишком рано говорить о том, что произошло с Дашей. Я тебя прошу, хотя бы всестороннего обследования дождись! Думай, Ника. Не чувствуй, а думай.

И Ника согласилась подождать, потому что здравый смысл подсказывал: спешить действительно не нужно. Теперь она и сама сомневалась: стоит ли вообще такое писать?

Через пару дней ее снова вызвали в больницу, она говорила с тем же врачом. На сей раз он казался куда более мрачным и смотрел на Нику так, будто она ему в душу плюнула.

— Как Даша? — только и спросила она.

— Стремительно идет на поправку. У нее была аллергическая реакция.

Ника, собиравшаяся поблагодарить врача и уйти, замерла в кресле.

— Аллергическая… реакция?

— Да.

— Но она же давно замгарин пьет!

— Похоже, аллергия у нее в слабой форме. Приступ был спровоцирован одномоментным приемом слишком большого количества таблеток. Это просто особенность вашей сестры. Для всех остальных замгарин совершенно безвреден.

Последнюю фразу он произнес странно, язвительно, как будто с намеком, который она непременно должна была понять. Вот только Ника понимала все меньше.

— Почему вы изменили свое мнение? — изумилась она.

— Я ничего не менял.

— В ночь, когда Дашу доставили сюда, вы сказали мне другое.

— В спешке допустимы ошибки. Главное, что разобрались!

Интуиция кричала об обмане, однако интуиция давно уже не имела никакого значения. Ника приучила себя к тому, что доверять можно только разуму.

А разум шептал, что ей повезло. Она могла бы нажить проблем и себе, и многим хорошим людям, если бы все-таки накропала ту статейку.

Не нужно радовать их противников тем, что было, по сути, единичным случаем.

* * *

Это точно был не единичный случай. Теперь уже Макс не сомневался в этом.

В первые дни после смерти Франика он не мог ничего. И ладно бы он напился, спрятался от проблем гарантированным способом, так нет же! Он наполнял стакан, подносил ко рту, а сделать глоток у него уже не выходило. Перед глазами стояло бледное, измученное личико сына. Вот из-за этого желания сделать глоток он и отказался от собственного ребенка! Можно маскировать это красивыми словами вроде «Не хотел», «Не знал», «Не мог и подумать». Брехня все это. Когда пришло время определять свою жизнь, сын оказался для него далеко не на первом месте.

Так что несколько дней Макс провел как в дурмане, отмучался наедине со своими мыслями. А потом пришло простое осознание: нужно что-то делать, иначе он умрет тут. Искупление таилось только в мести, а кому тут мстить?

Себе? Этим он и занимался — как будто всю жизнь. Макс недостаточно любил себя, чтобы жалеть, а потому и мести достойной придумать не мог. Эвелине? Она виновата не больше, чем он. Да и потом, вряд ли эту новую Эвелину можно хоть чем-то пронять, раз она даже у гроба единственного ребенка не задержалась, потому что у нее дела.

Нужно было отомстить тому, что убило Франика.

Формально убийцы у него не было. Его смерть объяснили врожденным пороком сердца, который мистическим образом оставался незамеченным шесть лет. Но Макс-то знал, что правда тут даже близко не лежала. Франик был любимым ребенком, Эвелина, при всех своих недостатках, никогда не оставляла его без внимания. Он не болел, а она все равно таскала его по врачам — просто на всякий случай. Не было у него никаких проблем с сердцем! Все началось, когда ему позволили пить эти проклятые таблетки.

К тому же Макс еще до трагедии обнаружил, что дети, принимающие замгарин, умирали, чаще всего — от проблем с сердцем. Но в суде ему не поверили, никого не впечатлили статьи из второсортных иностранных газет, многие из которых уже закрылись. Значит, ему нужно было нечто более весомое.

И он нашел! Он потратил немало денег и сил, но все же обнаружил несколько случаев, похожих на смерть Франика. Девочка десяти лет в одной больнице. Мальчик и девочка в другой. Еще трое мальчишек… Все принимали замгарин. Все были здоровы до этого. Все умерли внезапно, сгорели за считаные дни.

Теперь ему оставалось лишь определить: суд или скандал? Скандал надежней, от скандала так просто не отмахнуться, он заставит людей говорить о том, что им неприятно. Значит, нужно идти к прессе.

И вот тут случилось то, чего Макс никак не ожидал: его союзники стали отпадать один за другим. Те, кто еще вчера оплакивал своих детей и готов был идти до конца, сегодня открещивались.

Многие просто бубнили, что ошиблись. Эти сидели на замгарине, Макс видел таблетки в их квартирах. Они использовали то, что убило их детей, без колебаний! А что такого? У многих были и другие дети. Одним больше, одним меньше…

— Нужно просчитывать все варианты, — заявил ему один из таких папаш. — Смотреть, что по-настоящему выгодно, и не поддаваться страстям.

— То есть, множить надгробья — это не поддаваться страстям? — поинтересовался Макс.

— Вы даже сейчас до патетики опускаетесь… А я вам говорю о будущем! Наша боль не дает нам права ломать мир.

Это были странные заявления, которые Макс не понимал до конца. От таких горе-родителей он спешил уйти до того, как со злости раскроит им череп. Ничего, у него были другие!

Но и эти, другие, рядом с ним не задержались. Один мужчина заявил, что выходит из игры, старательно пряча чудовищные синяки на лице.

— Уходите отсюда, прошу, у меня в доме маленькая дочь!

— А было две, — не удержался Макс.

И все равно он уходил, потому что чувствовал: невозможно заставить их говорить. Кто-то уже заставил их молчать, и весьма умело. Одна семейная пара и вовсе исчезла без следа, все их знакомые были убеждены, что они уехали, но никто не брался сказать, куда. Эти, видимо, молчать не хотели.

Макс ждал, что скоро придут и за ним. Он понятия не имел, чем закончится для него такая встреча, однако это дало бы ему хоть какую-то возможность выпустить свою злость.

Бесполезно. Никто так