Шрифт:
Закладка:
Юнг вспоминает диалоги с вождем пуэбло и убежденность индейцев, что они могут быть полезны своему отцу, Солнцу:
«Я завидовал полноте их смысла в безнадежном поиске нашего собственного мифа. Теперь я понял, и я знал, что человек нужен для совершенства творения, что, более того, он сам – второй творец мира; именно человек впервые дает ему объективное существование, без которого, никогда не услышанный, никогда не увиденный, молча пожирающий, рождающийся, умирающий, покачивающий головой на протяжении сотен миллионов лет, мир пребывал бы в самой глубокой ночи небытия, ожидая неопределенного конца. Человеческое сознание первым создало объективное существование и смысл, и именно так человек нашел свое незаменимое место в великом существовании бытия» [3].
Особенно я был поражен, когда, прочитав эти строки впервые в возрасте 15 или 16 лет, понял, что ощущал нечто похожее, будучи очень чувствительным к красоте мира. Мне пришла в голову та же самая мысль: изящество и аромат цветов, магия небесного свода или закат солнца над морем имели смысл только тогда, когда кто-то мог сознательно восхититься этим и ощутить радость и любовь.
Примерно десять лет спустя Юнг совершит другие дальние путешествия, в частности в Индию и Палестину, но именно эти три первых путешествия запомнятся ему сильнее всего и больше остальных повлияют на его видение мира.
Открытие Востока
Однако видение мира Юнга уже было расширено интеллектуальным открытием восточной философии и духовности, которое он сделал при помощи научных исследований и переводов главных текстов Индии. В «Метаморфозах и символах либидо» Юнг дает психологический комментарий к отрывкам из Ригведы и Упанишад, этих фундаментальных текстов индуизма. Он также отмечает в автобиографии, что во время Первой мировой войны, когда был поглощен эмоциями, он практиковал йогу, чтобы найти внутренний покой и продолжить встречу со своим бессознательным. Особенно в конце 1920-х годов он углубил свое знакомство с восточной философией, встречаясь с выдающимися специалистами, которые предложили ему написать психологический комментарий к великим священным текстам, которые они только что перевели: «Тайна золотого цветка», «Тибетская книга Великого Освобождения», «Тибетская книга мертвых», «Эссе о дзен-буддизме» и прочие.
«Ицзин» и синхронистичность
Юнг утверждает, что самой важной встречей с ориенталистом стала встреча с Рихардом Вильгельмом, бывшим миссионером-протестантом, который совершенно привык к культуре Китая и подарил западной публике замечательный перевод «Ицзин» (Книга перемен), самой известной книги китайской мудрости, которой было уже несколько тысячелетий. Юнг уже читал эту книгу после Первой мировой войны в менее изысканном переводе, датированном концом XIX века. Открыв в начале 1920-х годов новый перевод Рихарда Вильгельма, он попросил его приехать и провести конференцию в Психологическом клубе Цюриха в 1923 году. Впоследствии Юнг не переставал расширять свои знания и практику использования старейшей книги гаданий в мире.
Наугад бросая стебли тысячелистника шесть раз подряд (Юнг заменит их стеблями тростника) или монетки, мы попадаем в одну из 64 гексаграмм, которые предлагает книга, и каждая из них предлагает мудрое решение типичной ситуации. Юнг вспоминает:
«Я часто сидел часами на солнце, под вековым грушевым деревом, открыв “Ицзин” рядом с собой, и практиковал эту технику, связывая между собой “оракулы”, и это в результате становилось игрой вопросов и ответов. Получались неопровержимые и замечательные результаты, относящиеся к моим мыслям в полной мере, – результаты, которые я не мог себе объяснить» [4].
Заинтригованный, Юнг предлагает нескольким пациентам этот опыт, и полученные результаты кажутся ему совершенно убедительными. Он описывает случай молодого человека с очень выраженным материнским комплексом, который сомневался, стоит ли жениться на девушке, так как боялся снова оказаться под властью доминирующей женщины. Ответ оракула был таким: «Девушка сильна. Не нужно жениться на этой девушке». То, что заинтересовало Юнга, кроме содержания ответа, – удивительное соответствие между заданным вопросом и полученным ответом. Так как не существует никакой причинной корреляции между ними, потому что стебли или монетки бросаются наудачу, Юнг выводит из этого опыта, что существует необъясненный пока феномен, из-за которого два события могут быть взаимосвязаны в беспричинной манере, но посредством смысла, который он назовет «синхронистичностью». Юнг уже отметил существование феноменов психологических параллелей без причинно-следственной связи: одновременное появление мыслей или символов, например, как во время того знаменитого сеанса психотерапии, когда золотой жук сел на стол именно в тот момент, когда пациентка рассказывала ему сон о жуке.
В следующей части я более подробно вернусь к фундаментальной теории синхронистичности, но я должен напомнить здесь, что загадка «Ицзин» – как и загадка астрологии, в которой Юнг также видел феномен синхронистичности [5], – сильнее всего подтолкнула Юнга к мыслям о том, что называется «счастливым совпадением» или «удивительной удачей». В итоге в находке самой старой книги Китая, вдохновившей Конфуция и Лао-цзы, больше всего его волнует близость с собственными исследованиями и открытиями. Он чувствует себя не таким одиноким, даже несмотря на то, что этот философский подход давно исчез на Западе: «Тот тип мышления, построенный на принципе синхронистичности, кульминацией которого является “Ицзин”, – это самое чистое выражение китайской философии в целом. Для нас этот образ мышления исчез из истории философии со времен Гераклита» [6].
«Тайна золотого цветка»
В 1928 году Юнг нарисовал в «Красной книге» мандалу, изображающую золотой замок. Он удивился китайскому характеру своего рисунка, а несколько дней спустя получил манускрипт китайского трактата по алхимии, «Тайна золотого цветка», который его друг Рихард Вильгельм недавно перевел на немецкий. Он предложил цюрихскому психиатру написать психологический комментарий к этой книге, которая, казалось, пересекалась с его работами по глубинной психологии. Удивленный таким совпадением, Юнг знакомится с текстом, который выражает квинтэссенцию китайской души, и он поражается, что «его содержание предлагает одновременно – это чрезвычайно важно – живой параллелизм с тем, что происходит в эволюции психики моих пациентов, при том что ни один из них не является китайцем» [7].
Юнг видит в этом дополнительное подтверждение ценности его идей о коллективном бессознательном и архетипах: «Существование коллективного бессознательного – просто психическое выражение идентичности структуры мозга за пределами всех расовых различий. Так и объясняется аналогия и даже тождество мифических тем и их символов, а также в целом способность людей понимать друг друга» [8]. Он страстно увлекается этой книгой, которая открывает ему дверь в мир алхимии, но одновременно заставляет бросить писать «Красную книгу» ради того, чтобы посвятить себя целиком изучению алхимии.
Будда
Одновременно с открытием для себя алхимии Юнг продолжает на протяжении всех 1930-х годов исследование восточной философии и в особенности интересуется буддизмом, читая древние сутры Палийского канона и изучая дзен и тибетские традиции. Он поражен прагматичностью Будды, который, будучи врачом, искал прежде всего, вне всякой метафизики, возможность облегчить участь страдающего от своего состояния человека. Он также восхищается универсальным методом обучения этого великого знатока мудрости, который настолько опережал свое время, что был изгнан из Индии.
«Будда нарушил исторический процесс, вмешавшись в постепенное превращение богов в концепты, – пишет он. – Будда, духовный пионер всего мира, говорил – и старался претворить это высказывание в жизнь, – что человек просветленный является господином и искупителем богов (а не глупо отрицающим их, как утверждает западная философия Просвещения). Это явно было слишком для индийцев, которые совершенно не были готовы к интеграции с богами в том смысле, что психологически они будут зависеть от психического состояния человека. Как Будда сам смог достичь такого видения, не потеряв себя, это настоящее чудо. (Но любой гений – это чудо)» [9].
Здесь снова можно увидеть, что в буддистской мысли Юнга больше всего увлекает подтверждение главного из его поисков: психологическое
