Я не смогла бы проводить эвтаназии, так как это было бы душераздирающе. Другая работа, связанная с животными, была либо волонтерской, либо низкооплачиваемой, и она не помогла бы мне осуществить мечту: стать владелицей фермы где-нибудь в селе. Итак, я вернулась к маме в Бедфорд и стала строить жизнь заново.

Я была уверена в одном: мне хотелось внести свой вклад в изменение нашей страны к лучшему. Вооруженные силы я не рассматривала. После окончания школы в 16 лет я подала заявление и была принята во флот, в Женскую вспомогательную службу ВМС, но отказалась от этой возможности, узнав, что не буду плавать по миру. В то время женщины служили исключительно на суше и в основном занимали административные должности. Я хотела покинуть Англию, отправиться на войну и быть на передовой. Работа за письменным столом меня не привлекала.

Полиция была следующей в моем списке. Я представляла, как патрулирую улицы и нахожусь на передовой, но уже в другом смысле. Затем я увидела плакат в лондонском метро, который определил мою жизнь.

«Вы можете повлиять на ситуацию», – было написано на плакате, с которого на меня указывал пальцем тюремный надзиратель в кепке.

Я могла что-то изменить. Эти слова откликнулись во мне.

Мне вспомнился постер с генералом Китченером с надписью: «Ты нужен своей стране». Дань уважения вооруженным силам. Возможно, мое внимание привлекла идея, что я могу служить своей стране, но по-другому: в тюремной системе.

«Я справлюсь с этой работой», – сказала я себе. Приняв какое-то решение, я выкладываюсь на 110 %, и в этом случае произошло то же самое. Чтобы подстраховаться, я направила сразу два резюме: одно в полицию, второе в тюрьму.

Мама, мягко говоря, отрицательно отреагировала на эту новость. Все ясно: травмированные люди травмируют окружающих. Я понимала, что мама просто расстроена и напугана. Она боялась, что мне причинят вред, и у нее были на это основания. Я пыталась ее успокоить, но разговор снова перерос в скандал, когда я попросила ее найти мое свидетельство о рождении, чтобы приложить его к документам для трудоустройства.

Я сидела за кухонным столом, заполняя анкету, которая была немногим короче «Войны и мира». Там были вопросы из серии: кем был садовник матери матери моей матери?

Мама спустилась по лестнице, сжимая в руке мое свидетельство о рождении. Ее покрасневшие глаза были полны слез, и она в буквальном смысле швырнула документ в мою сторону.

– Эй, что происходит?

Скрестив руки, словно в знак защиты, она сказала:

– Твой отец Альберт Шумах отбывает наказание, и я не знаю, жив он или мертв.

– Что? – спросила я, изумленно качая головой, словно мультяшный персонаж. Неужели это снова происходит?

– Я не знаю, жив он или мертв. Он не погиб в авиакатастрофе, но, может быть, он уже умер.

Я просто таращилась на нее. Казалось, у меня не осталось воздуха в легких.

– Ты шутишь?

– Пообещай мне, что ты никогда не будешь пытаться его разыскать.

– Но мама…

– Пожалуйста, – сказала она. Слезы катились у нее по щекам.

Я оказалась между молотом и наковальней.

– Хорошо, но на этот раз ты ответишь на некоторые мои вопросы. Это несправедливо по отношению ко мне. Девять лет я думала, что мой отец мертв, а теперь ты говоришь, что он, возможно, жив.

Она кивнула и села напротив меня. У нее дрожали руки. Она сцепила их в замок, чтобы успокоиться.

– Во-первых, – начала я, – был ли он летчиком?

– Нет, – она опустила голову и покачала ей.

– Ладно. Он вообще служил в ВВС?

– Да.

Я старалась задавать открытые вопросы, но безуспешно. Мамин барьер снова поднялся, и она не хотела впускать меня. Я могла объяснить ее поведение лишь тем, что мой отец причинил ей очень сильную боль. Мама всегда хотела для меня лучшего, но я была достаточно зрелой, чтобы понять: ее замкнутость была связана не со мной, а с ней.

Правда, от этого мне не стало легче. Все, с чем я успела смириться и во что я верила с 13 лет, разбилось вдребезги. Мой отец не был героем войны. И снова у меня не осталось другого выбора, кроме как принять ту скудную информацию, которую предоставила мне мама, и спрятать внутри себя вызванные ей чувства.

Мамины слова лишь добавили еще десять рядов кирпичей к крепости, которую я выстроила вокруг себя.

Из тюрьмы откликнулись быстрее, поэтому я пошла в этом направлении. Так получилось, что на собеседование в полицию меня пригласили только через две недели. Я уже приняла решение, а в таких случаях никогда не схожу с выбранного пути. Пока я ждала ответа, у меня была возможность поразмыслить о двух карьерных путях. Хотя они оба были связаны с законом и порядком, между ними было одно существенное различие. Когда полицейский арестовывает кого-то, его работа на этом заканчивается. Он отряхивает руки и переходит к следующему делу. В отличие от него, надзиратель присматривает за этим человеком на протяжении всего срока лишения свободы, установленного судьей. У него есть время и возможность работать с заключенными и в идеале реабилитировать их.

Не все, кто попадает в тюрьму, не подлежат реабилитации. Многие осужденные совершили глупые ошибки, часто в связи с алкоголизмом или наркоманией, и с небольшой помощью они могли бы вести лучшую жизнь после освобождения. Я искренне в это верила.

У меня было все время в мире для тех, кто действительно нуждался в помощи и хотел стать лучше. Я не была наивной, ведь я читала газеты и смотрела новости в 18:00. Я знала, что в нашей стране были проблемы с реабилитацией заключенных и что различные правительства пробовали ее решить, но безрезультатно. Я хотела попробовать что-то изменить. После всего, через что мне довелось пройти, я знала, что мне хватит сил для этой работы.

7. Балаган

Тюрьма Уормвуд-Скрабс, октябрь 2002 года

У меня это продолжалось неделю. Заключенные, не выбирающие выражений, критиковали меня.

Как правило, с приговоренными к пожизненному заключению было несложно справляться, поскольку, как я уже говорила, большинство из них смирились с приговором и вели себя относительно спокойно. Кроме того, они были гораздо чистоплотнее тех, кто находился под предварительным заключением, потому что камера должна была стать их домом на долгий срок. У них нередко развивалось обсессивно-компульсивное расстройство (ОКР): они постоянно наводили порядок в своей камере и расставляли вещи в определенном порядке. Это расстройство вызвано ощущением, что нет возможности контроля. Нахождение взаперти против своей воли нервировало даже самых хладнокровных убийц, и я предполагаю, что многие заключенные обретали внутреннее спокойствие, чувствуя, что они могут контролировать хотя бы то, что вокруг них.

Одному заключенному это не удавалось.

Джейден Скотт был почти диким.

Еще он отпускал грязные комментарии каждый раз, когда вступал в контакт с женщинами. В нашем корпусе было