– Тринадцать… почти.

– Хорошо. Вот в этом возрасте и оставайся, мой тебе совет, – предложил господин Кохли.

– Серьезно? – Тапан заметно погрустнел. – Хотите сказать, лучше уже не будет?

– Ой, да ты не принимай мои слова всерьез. – Господин Кохли глотнул виски. – С другой стороны… К моим словам можешь относиться серьезнее, чем к тому, что говорят остальные взрослые.

– А ну-ка быстро в кровать, Тапан, – скомандовала подошедшая к ним госпожа Чаттерджи. – Что это ты такое сказал Бахадуру? Я тебе запрещу оставаться с гостями допоздна, если будешь так себя вести. Все, налей господину Кохли выпить и живо спать.

7.14

– О нет, нет, нет, Дипанкар, – продолжала Многомудрая Матрона, медленно качая древней головой в снисходительном сочувствии к неразумному юнцу, на которого она уставила свой тускло поблескивающий глаз. – При чем здесь дуализм, Дипанкар, разве я могла такое сказать? Ну и ну, конечно нет… Природная сущность нашей экзистенции заключается в Единстве. Да, в Единстве бытия, экуменическом объединении всех культур и религий, что собрались под одной крышей на нашем великом субконтиненте. – Она обвела гостиную благосклонной материнской рукой. – Именно Единство правит людскими душами на этой древней земле.

Дипанкар яростно закивал, поморгал и торопливо допил скотч. Тем временем ему подмигнула Каколи. Что ей нравилось в Дипанкаре, так это его серьезность, каковой остальные дети Чаттерджи, к сожалению, похвастать не могли. За врожденную мягкость и сговорчивость любые высоколобые распространители нудятины, которых ненароком заносило в эту обитель легкомыслия, моментально избирали его своей жертвой. И все члены семьи знали, к кому в случае чего можно обратиться за добрым и обстоятельным советом.

– Дипанкар, – пришла ему на выручу Каколи, – Хемангини хочет с тобой поболтать. Она чахнет без твоего внимания, а ей через десять минут уходить.

– Да, Куку, спасибо, – уныло произнес Дипанкар, моргая чуть сильнее обычного. – Постарайся ее задержать, пожалуйста… у нас тут интересный разговор… Кстати, не хочешь присоединиться, Куку? – добавил он в отчаянии. – Мы как раз обсуждали, что природная сущность нашей экзистенции заключается в Единстве…

– О нет-нет, нет-нет, Дипанкар, – с некоторой печалью и бесконечным терпением в голосе возразила ему Матрона. – Не Единство, конечно не Единство, а Ноль, сама Пустота – руководящий принцип нашего существования. Я не могла употребить выражение «природная сущность», ибо как сущность может быть не природной? Индия – страна Ноля, ибо он восходит над горизонтом нашей священной земли, подобно огромному солнцу, и проливает свет на весь познаваемый мир. – Она несколько секунд молча смотрела на округлый гулаб-джамун. – Именно Ноль, лежащий в основе Мандалы, в основе круга и самого Времени, есть ключевой принцип существования нашей цивилизации. Все это, – она вновь обвела рукой гостиную, объяв одним медленным круговым движением рояль, книжные шкафы, цветы в огромных хрустальных вазах, дымящиеся в пепельницах окурки, два блюда с гулаб-джамуном, сияющих гостей и самого Дипанкара, – все это Небытие, Несуществование. Это Ничто, Дипанкар, и тебе надо с этим смириться, ведь именно Ничто таит в себе секрет Всего.

7.15

За завтраком все Чаттерджи (включая Каколи, которая раньше десяти обычно не поднималась) устроили традиционные утренние прения.

Дом был тщательно прибран – ни следа от вчерашней пирушки. Пусика отпустили на волю. Восторженно скача по саду, он помешал медитации Дипанкара, который соорудил себе в дальнем углу небольшую хижину специально для этих целей, а еще разрыл овощную грядку, которая так нравилась Дипанкару. Впрочем, все это его хозяин воспринял очень спокойно. Вероятно, Пусик просто спрятал на грядке косточку и после пережитой вчера психологической травмы хотел убедиться, что мир его не изменился и все вещи лежат на своих местах.

Каколи попросила разбудить ее в семь утра: хотела позвонить Гансу сразу после его утренней конной прогулки. Для нее было загадкой, как он умудряется вставать в пять – Дипанкар, кстати, тоже – и в такую рань вытворяет на лошади всякие сложные штуки. Должно быть, у этого человека просто огромная сила воли.

Каколи была очень привязана к телефону и полностью его монополизировала (как и семейный автомобиль). Она сидела на телефоне по сорок пять минут кряду, из-за чего ее отец часто не мог дозвониться домой из Высокого суда или «Калькуттского клуба». В то время во всей Калькутте насчитывалось меньше десяти тысяч телефонов, и проведение еще одной телефонной линии в дом было непозволительной и невообразимой роскошью. Впрочем, с тех пор как дополнительный аппарат установили в спальне Каколи, невообразимая мера стала казаться господину Чаттерджи вполне вообразимой и даже разумной.

Поскольку слуги легли вчера поздно, старого Бахадура освободили от непростой обязанности – будить Каколи, задабривая ее теплым молоком. Эта задача легла на плечи Амита.

Он тихо постучал. Ответа не последовало. Он открыл дверь: свет из окна лился на кровать Каколи, а сама она, улегшись по диагонали и прикрыв глаза рукой, крепко спала. Ее хорошенькое круглое личико было покрыто сухой коркой лосьона «Лакто каламин», который якобы улучшал цвет лица (как и мякоть папайи).

– Куку, просыпайся, – сказал Амит. – Семь утра.

Каколи даже бровью не повела.

– Вставай, Куку.

Она пошевелилась и простонала что-то вроде «чуу-муу». Стон был жалобный.

Прошло пять минут. Сперва Амит ласково звал сестру по имени, потом ласково трепал ее по плечу и, вознагражденный лишь очередным «чуу-муу», наконец швырнул ей в лицо подушку.

Тут Каколи чуть оживилась и соизволила заговорить:

– Поучился бы будить людей у Бахадура!

– У меня просто мало опыта, – ответил Амит. – Он, наверное, уже десять тысяч раз стоял над твоей кроватью и по полчаса бормотал: «Крошка Куку, просыпайтесь. Малышка-мемсахиб, вставайте», а ты ему только «чуу-муу» да «чуу-муу».

– Уф, – сказала Каколи.

– Ну хоть глаза-то открой, – сказал Амит. – Иначе сейчас перевернешься на другой бок и опять заснешь. – Он помолчал и добавил: – Крошка Куку.

– Уф! – раздраженно ответила Каколи, но глаза все же приоткрыла.

– Принести тебе мишку? Телефон? Стакан молока?

– Молока.

– Сколько стаканов?

– Один.

– Хорошо.

Амит ушел за молоком.

Когда он вернулся, сестра уже сидела на кровати, держа в одной руке телефонную трубку, а второй прижимая к себе Пусика. Пусик с унылым видом выслушивал ее невразумительную ласковую трепотню.

– Ах ты зверюга, – говорила она. – Ах ты моя страшная-престрашная зверюга. – Она нежно погладила Пусика трубкой по голове. – Да ты моя собака-кусака! Собака-бесяка! Собака-дурака-целовака! – На Амита она не обращала никакого внимания.

– Куку, замолчи и возьми молоко, – пробурчал Амит. – У меня есть дела поважней, чем тебя дожидаться.

Эти слова задели Куку за живое. Она мастерски изображала беспомощность, но только в присутствии людей, готовых помочь.

– Или мне выпить молоко за тебя? – услужливо предложил