и стал прикидывать, как лучше подобраться к слону, стараясь запомнить последовательность ориентиров: большой муравейник, выход на поверхность белого кварца, дерево, украшенное гнездами птичек-ткачей; добираясь до каждого ориентира, он будет в точности знать свое положение относительно слона.

И вот наконец, уложив винтовку на сгиб локтя, Флинн сполз на животе вниз и начал скрытое продвижение в сторону цели.

Прошел уже час после того, как он сполз с горного кряжа. Сквозь заросли травы Флинн увидел перед собой гранитную плиту, смахивающую на надгробный камень на старом кладбище. Прямоугольной формы, бурого цвета, вся выветренная под действием непогоды – это был последний ориентир и конец его скрытного передвижения.

Он отметил эту скалу как точку, с которой можно стрелять, еще с гряды. Плита лежала в пятидесяти ярдах от дикой смоковницы, под прямым углом к туловищу старого самца. За ней можно укрыться и, встав на колени, сделать выстрел.

Флинна внезапно охватило странное беспокойство, предчувствие какого-то несчастья, и с этим ощущением – словно этой чаши до губ он так и не донесет, словно дева вырвется из-под него еще до того, как он исполнит предназначенное – Флинн двинулся вперед, к гранитному надгробью, ощущая, как от нервозного предчувствия напряглись мышцы его лица, и наконец добрался до цели.

Прижимая тяжелое ружье к груди, Флинн осторожно повернулся на бок, сдвинул защелку и осторожно, чтобы не слышно было щелчка, переломил стволы. Из патронташа на поясе выбрал два самых мощных заряда, внимательно осмотрел медные гильзы, чтобы не оказалось никаких пятен и вмятин, и с облегчением убедился, что пальцы, держащие патроны, совсем не дрожат. Он сунул оба заряда в пустые патронники стволов и с тихим металлическим звуком задвинул их до упора. Теперь его дыхание при каждом вдохе было слегка прерывистым. Он закрыл ружье и большим пальцем снял с предохранителя.

Упершись плечом в неровную, нагретую солнцем поверхность гранитного камня, Флинн подтянул ноги к груди и мягко перевернулся коленями в землю. Низко опустив голову и держа ружье на коленях, он выпрямился за камнем и в первый раз за весь час стал приподнимать голову. Поднимал медленно, мало-помалу. Сначала перед его глазами ползла вниз фактура гранитного камня, потом вдруг впереди открылось пространство, и в пятидесяти ярдах он увидел своего слона. Тот стоял к нему боком, но голова пряталась в покрытых густой листвой ветвях дикой смоковницы. С этой позиции стрелять в голову, чтобы сразу попасть в мозг, было нельзя. Он опустил взгляд ниже, к плечу животного, и под толстой серой шкурой его увидел очертания кости. Сдвинув локоть, Флинн сменил точку опоры, и взгляд его двинулся по туловищу слона назад. Он представил себе точку, где под ребрами спокойно бьется сердце животного, розовое, мягкое и полное жизни, пульсирует, как гигантская морская анемона.

Флинн поднял ружье, положил его на камень перед собой. Посмотрел вдоль стволов и увидел, что на мушку прицела, заслоняя ее, лег сухой лист травы. Он опустил ружье и ногтем большого пальца убрал его. Снова поднял стволы и прицелился.

Черная мушка точно легла посередине широкого V-образного выреза прицельной планки. Он двинул стволы, перенес мушку на плечо самца, потом обратно на его грудную клетку. Теперь можно было стрелять. Указательным пальцем, помаленьку, почти что ласково, он выбрал свободный ход спускового крючка.

Донесшийся до слуха крик был едва слышен, он был словно капля в дремотном море многообразных звуков в жарком африканском воздухе. Крик прилетел с самой вершины нагорья.

– Флинн! – И снова: – Флинн!

И тут же из-под дикой смоковницы донесся резкий шум: старый самец задрал бивни вверх и с невероятной скоростью для своего огромного тела бросился вперед. Неуклюжим галопом он побежал прочь от Флинна, и ствол смоковницы заслонял его почти полностью.

Скрючившись за валуном, Флинн несколько секунд пребывал в полном ступоре – с каждой секундой шансы сделать удачный выстрел таяли. Наконец он вскочил на ноги и бросился к смоковнице, чтобы открыть для себя поле обстрела и успеть хотя бы ударить навскидку вслед убегающему слону, целясь в его спинной хребет – туда, где он, изгибаясь, уходил вниз, к массивным бедрам и голому хвосту.

Вдруг обутую в легкую сандалию стопу его пронзила острая, мучительная боль – на бегу Флинн наступил на торчащий из земли шип буйволовой колючки. Длиной шип был дюйма три и с ужасными зазубринами, на всю эту длину красное его острие вошло в плоть, и с протестующим криком боли Флинн рухнул на колени.

А старый самец скрылся в заросшей деревьями балке, пролегающей в двух сотнях ярдов, и был таков.

– Флинн! Флинн!

Флинн сидел на траве, поджав под себя раненую ногу, шмыгая носом, охая от боли и совершенного отчаяния, и дожидался, когда до него доберется Себастьян Олдсмит.

– Пусть только подойдет поближе, – проговорил он вслух, обращаясь к самому себе.

Большими, неловкими шагами прыгая вниз по склону холма Себастьян приближался к Флинну. Он успел потерять где-то шляпу, и при каждом шаге на голове его приплясывали черные спутанные кудри. И, не переставая, кричал на бегу.

– Всажу ему прямо в живот, – решил Флинн. – Из обоих стволов!

Он потянулся к валяющемуся рядом ружью.

Себастьян увидел его и, не останавливаясь, вильнул в сторону.

– Я его предупреждал. – Флинн поднял ружье. – Говорил ему, что обязательно это сделаю.

Правой рукой он сжал шейку приклада, указательный палец послушно лег на спусковой крючок.

– Флинн! Немцы! Целая армия. Прямо за тем подъемом. Идут сюда.

– Господи! – ахнул Флинн и немедленно отменил решение пристрелить своего родственника.

35

Поднявшись на стременах, Герман Флейшер протянул руку и стал массировать задницу. Она у него была пухленькая, почти как у женщины. Уже пять часов он сидел в седле, и ему очень хотелось дать ей отдых. Ослик его только что перевалил через гряду Санья, и здесь, под густыми ветвями дикой смоковницы, было довольно прохладно. Флейшер решил уступить искушению и доставить себе удовольствие: он обернулся к своему войску, остановившемуся за его спиной в составе двадцати воинов-аскари, собираясь огласить свой приказ. Все они с жадной надеждой смотрели на него, ожидая, что он позволит им отдохнуть, и тогда они немедленно бросятся на землю.

«Ленивые собаки!» – подумал Герман, сердито глядя на них, отвернулся и осторожно опустил свой зад на седло.

– Аквенде! Вперед!

Он пнул осла каблуками в бока, и тот, как и было приказано, засеменил вперед.

Сквозь прицел своего ружья, ствол которого лежал в развилке смоковницы всего в десяти футах над головой Германа, Флинн О’Флинн смотрел, как он удаляется прочь.