спросил Флинн. – Или, может, Взрыхляющий Землю привиделся тебе, когда ты взрыхлял чрево какой-нибудь из многочисленных дочерей своего дяди?

Его горячность была изрядно приправлена недоверием. Сколько раз уже под влиянием подобных диких историй он бросался на тщетные поиски этого огромного слона. Флинн наклонился вперед и через костер посмотрел в глаза своему стрелку.

– Это чистая правда, господин, – ответил тот, не отводя взгляда.

Флинн все смотрел ему в глаза, но не увидел в них ни капельки обмана. Он что-то проворчал, качнулся назад, перевел взгляд на язычки пламени.

За свои первые десять лет пребывания в Африке Флинн не раз слышал легенду о слоне, бивни которого так велики и так длинны, что их концы достают до земли и оставляют на ней двойную борозду на его пути. Слушая эти байки, как и сказки про носорога, что пятьдесят лет тому убил работорговца-араба, и теперь на его роге красуется его массивный золотой, украшенный драгоценными камнями браслет, Флинн только улыбался. Рассказывали, что этот браслет застрял на его роге, когда он пронзил им араба. В Африке вообще ходило великое множество подобных романтических историй, от сокровищницы царя Соломона до легенды о кладбище слонов, и Флинн ни в одну из них не верил.

А потом сам убедился в том, что некоторые сказки могут сделаться былью. Однажды он стоял лагерем на португальском берегу Замбези и как-то вечером, прихватив ружьецо для охоты на птиц, пошел вдоль берега в надежде подстрелить парочку рябчиков. В двух милях от лагеря он подметил стаю этих птичек, летящих к воде, – они летели так быстро, как летают почтовые голуби, ветер свистел в их стреловидных крыльях. Флинн нырнул в густые заросли прибрежного тростника и стал наблюдать, как они подлетают все ближе.

Птицы сделали крутой вираж у него над головой, устремились вниз к песчаным берегам реки, и тогда Флинн вскочил на ноги и принялся палить направо и налево, сбил вожака стаи, потом еще одного рябчика. Кувыркаясь в воздухе, они падали вниз, оставляя после себя бледный, обозначивший траекторию их падения след из перьев.

Но Флинн так и не увидел, как они шлепаются на землю. Не успело еще стихнуть эхо его раскатившегося над рекой дуплета, как заросли тростника колыхнулись, затрещали, распахнулись и на открытое место вышел слон.

Это был самец, до плеча он был высотой не менее четырнадцати футов. Такой старый, что уши его были изорваны до половины своего первоначального размера. Шкура на нем висела большими складками, была изрезана глубокими морщинами, мешками свисала на коленях и на горле. Хвост давно облысел, кисточка пропала. Глаза от старости слезились, образуя подтеки на увянувших щеках.

Танцующей походкой, сгорбленный, он вышел из зарослей камыша, как-то нелепо, неестественно запрокинув назад голову.

А когда Флинн увидел, почему этот старый самец задрал голову назад, то глазам своим не поверил. С обеих сторон хобота торчали два бивня чистой слоновой кости, совершенно одинаковые и прямые, как колонны древнегреческого храма, ни на единый дюйм не сужаясь от самого рта до самых ровненько округленных концов. Бивни были окрашены в темный цвет табачной слюны, длиной не менее четырнадцати футов, и если бы слон не задирал назад голову, доставали бы до самой земли.

Флинн все стоял, не веря собственным глазам, а самец прошел мимо не более чем в пятидесяти ярдах и, переваливаясь, скрылся между деревьями.

За полчаса Флинн добрался до лагеря, легкое ружьишко сменил на двустволку системы Гиббса, прихватил бутылку с водой и, кликнув своих стрелков, вернулся к реке.

По следу он пустил Мохаммеда. Сначала на пыльной земле попадались только круглые отпечатки ног слона, аккуратные, размером с крышку мусорного бака, ногти на ступнях старого самца давно стерлись. Потом, после пяти миль погони, появились и другие отметины. По обе стороны следа теперь шли две борозды взрыхленных листьев, мягкой почвы и вырванной травы – здесь концы бивней касались земли. Только теперь Флинн догадался, почему этого старого самца окрестили Взрыхляющим Землю.

На третий день преследования пошел дождь, и след они потеряли. Но за прошедшие с тех пор годы Флинн успел уже двенадцать раз пройти по такому следу с двумя бороздами и каждый раз снова и снова терял его, а однажды ему даже еще раз удалось увидеть старого самца в бинокль – тот стоял милях в трех, в тени маруловой[34] рощи, и, видимо, дремал, а исхудалую голову его подпирали легендарные бивни. Пока Флинн добирался до этого места, слона и след простыл.

За всю свою жизнь Флинн ничего не желал с такой маниакальной страстью – он готов был на все, лишь бы добыть эти бивни.

Теперь же он молча сидел, вперившись взглядом в огонь костерка, вспоминал, и в сердце его росло вожделение, разгоралась жгучая, неодолимая страсть, какой он не испытывал даже к женщине.

Наконец Флинн поднял голову и посмотрел на своего разведчика:

– Завтра, едва рассветет, отправляемся к холмам Санья, в деревню Йету.

На щеку Германа Флейшера уселась муха и радостно потерла передние лапки, предвкушая сладкую перспективу напиться из капельки пота, дрожащей рядом с ушной мочкой.

Стоящий за стулом Германа аскари щелкнул хлыстом, сделанным из хвоста зебры, да так ловко, что ни один из длинных черных волосков его не коснулся лица комиссара, а муха пулей умчалась прочь и заняла свое место на орбите среди подруг, кружащих вокруг головы Германа.

Сам комиссар едва обратил на это происшествие внимание. Он сидел, глубоко развалившись в кресле, и неласковым взором поглядывал на двух стариков, сидящих на корточках на пыльном плацу перед верандой. Тишина плотным покровом окутывала всех в этой притупляющей мысли и чувства жаре. Двое старейшин терпеливо ждали. Они уже сказали свое, а теперь дожидались, что им ответит бвана мкуба.

– Сколько было убито? – задал наконец вопрос Флейшер.

Отвечать начал старший из двоих:

– Господин, столько, сколько пальцев на обеих твоих руках. Но это лишь те, в которых мы точно уверены, могут быть и другие.

Герман был озабочен не столько самим фактом гибели людей, сколько числом убитых – именно это должно быть истинным мерилом серьезности ситуации. Ритуальное убийство – это первый шаг на пути к бунту. Началось с того, что дюжина мужчин собрались ночью при лунном свете, все в накидках из леопардовых шкур, все с разрисованными белой глиной лицами. И к пальцам их были крепко привязаны грубые железные когти. Сначала они собирались изувечить одну юную девушку, а потом сожрать некоторые определенные части ее тела. На взгляд