Германа, развлечение довольно безобидное, но, когда оно стало случаться все чаще, это породило в районе ощущение безнадежности и гнусного страха. А это уже питательная почва для мятежа.

Дальше – больше. Служители культа леопарда по ночам, совершенно не скрываясь, принялись ходить по деревням, устраивая процессии с горящими факелами, и мужчины, дрожа в своих забаррикадированных хижинах, слушали исполняемые хором участников этих зловещих процессий приказы, которым они должны были повиноваться.

Это случилось десять лет назад в Салито. Служители культа приказали сопротивляться тем, кто явится к ним собирать налог. Они зверски убили самого комиссара и двадцать его аскари, разрубили их тела на мелкие кусочки и украсили ими терновники.

Через три месяца в Дар-эс-Саламе на берег высадился батальон германской пехоты и двинулся маршем к Салито. Они дотла сжигали все деревни и убивали всех и вся – мужчин, женщин, детей, кур, собак и коз. Окончательный список убитых еще нужно уточнить, но командир батальона хвастался, что они убили две тысячи человек. Вероятно, он преувеличивал. Тем не менее до сего дня в холмах Салито никто больше не живет. В целом это происшествие обошлось недешево и обозлило людей – и Герман Флейшер не желал, чтобы такое повторилось, пока он здесь служит.

Следуя тому правилу, что профилактика болезни всегда лучше ее лечения, он решил отправиться туда и сам совершить несколько ритуальных жертвоприношений. Сидя в кресле, он наклонился вперед и обратился к своему сержанту-аскари:

– Снарядить двадцать человек. Завтра утром перед рассветом мы выдвигаемся к деревне Йету в районе Санья. Не забыть про веревки.

34

В самый разгар жаркого дня в холмистом районе Санья, в тени широкой кроны дикой смоковницы стоял слон. Он спал стоя, и голова его опиралась на два бивня, которые поддерживали ее, словно две длинные колонны темной слоновой кости. Он спал, как спит всякий старик, то и дело просыпаясь и никогда не погружаясь в сон слишком глубоко, пребывая как бы на грани сна и бодрствования. Время от времени он хлопал себя по плечам лохмотьями серых ушей, и всякий раз при этом голова его окутывалась прозрачной кисеей потревоженных мух. Несколько секунд повисев в жарком воздухе, насекомые снова усаживались на слона. Толстая кожа на краях ушей животного была ободрана, и мухи продолжали объедать ее дальше. Мухи – твари вездесущие. От движения тысяч их крылышек влажная, зеленая тень под дикой смоковницей так и гудела.

По ту сторону холмистой гряды Санья, в четырех милях от места, где дремал старый слон, по заросшему кустарником оврагу к горному кряжу пробирались трое.

Впереди шел Мохаммед. Он быстро двигался на полусогнутых ногах, пристально поглядывая вниз, время от времени всматриваясь вперед, предполагая увидеть там бегущий дальше след, по которому они следовали. Мохаммед остановился перед рощицей деревьев мапунду, земля под их ветвями была покрыта сплошным слоем смердящей, желеобразной массы гнилых плодов. Он оглянулся на двух своих белокожих спутников, указал на следы на земле и на пирамиду ярко-желтого помета.

– Здесь он остановился в первый раз, чтобы переждать жару, но тут ему не понравилось, и он пошел дальше.

Флинн страшно потел. Пот стекал по его красным щекам и капал на и так уже промокшую насквозь рубашку.

– Да, – кивнул он, и от этого движения с головы его сорвался целый дождь мелких капелек пота. – Он собирается перевалить через горный кряж.

– С чего это ты так уверен? – таким же глухим шепотом спросил Себастьян.

– Вечерком с востока подует прохладный ветерок, вот он и перейдет через кряж, чтобы там его дождаться, – раздраженно проговорил Флинн и вытер лицо коротким рукавом рубашки. – А теперь напоминаю тебе, Бэсси. Это мой слон, ты меня понял? Только попробуй поднять на него руку, клянусь Богом, я пристрелю тебя, слышишь?

Флинн кивнул Мохаммеду, и они двинулись дальше вверх по склону, не спуская глаз со следа, который вилял между камнями и кустарником. Гребень горы четко очерчивался, был крут, как спинной хребет заморенного голодом вола. Они остановились и присели передохнуть на грубых листьях травы-полевицы. Флинн открыл футляр висящего у него на груди бинокля, вынул прибор и кусочком тряпицы протер линзы.

– Сидите на месте! – приказал он остальным двум и, извиваясь, пополз наверх.

Под прикрытием торчащего пня, он осторожно высунул голову и стал вглядываться в даль. На десять миль вперед до равнины простирался пологий склон высотой в полторы тысячи футов. Весь в разломах, с отовсюду торчащими зубьями скал, он был изрезан тысячами лощин и оврагов, почти сплошь покрыт грубым бурым кустарником и усеян группами высоких деревьев.

Флинн устроился поудобней, уперся локтями в землю и приставил к глазам бинокль. И принялся последовательно и методично осматривать каждую рощицу, каждую группу деревьев.

– Есть! – громко прошептал он.

Потом немного поерзал на животе, устраиваясь поудобней, и вгляделся в картинку-головоломку под растущим в миле от него, широко раскинувшим густую крону ветвей деревом. В тени кроны смутно вырисовывались очертания какой-то непонятной фигуры, слишком громадной и слишком расплывчатой, чтобы быть стволом дерева.

Флинн опустил бинокль и вытер пот со лба. Закрыл глаза, давая им отдохнуть от слишком яркого солнечного света, и снова поднес к ним бинокль.

Две долгие минуты он пристально вглядывался в эти тени, как вдруг головоломка сама собой сложилась в отчетливую картинку. Самец стоял наполовину заслоненный стволом дикой смоковницы, отчасти сливаясь с ним, голова и половина туловища скрывались за нижними ветвями дерева, а то, что он поначалу принял за ствол небольшого дерева, на самом деле оказалось его бивнем.

От волнения у Флинна перехватило дыхание.

– Есть! – снова прошептал он. – Есть!

Чтобы предотвратить любую случайность, подкрадываться к старому самцу надо скрытно, принимая все меры предосторожности, приобретенные им за все двадцать лет охоты на слонов.

Флинн вернулся туда, где его ждали Себастьян с Мохаммедом.

– Он здесь, – сообщил он.

– Можно и я пойду с тобой? – взмолился Себастьян.

– Еще чего! – проворчал Флинн, сел, стащил с ног тяжелые сапоги и надел вместо них легкие сандалии, которые Мохаммед достал из рюкзака. – Остаешься здесь, пока не услышишь мой выстрел. И смотри, чтоб до этого из-за гребня и носа не высовывал, иначе пристрелю; помоги господи.

Пока Мохаммед, стоя перед Флинном на коленях, привязывал к его коленкам кожаные щитки для защиты от колючек и острых зубцов скалы, Флинн подкреплялся из бутылки с джином.

– Смотри, я свое слово сдержу! – пообещал он, заткнув горлышко пробкой и снова бросив сердитый взгляд на Себастьяна.

На самом верху кряжа Флинн снова задержался, подняв над его кромкой только глаза,