И это было еще не всё…

В прихожей с Олей случилась нас всех напугавшая истерика.

Мы, сбившись в кучу, пытались успокоить рыдающую, причитающую девушку. Только Минтай стоял в арке художественно оформленного проема и как-то странно смотрел на нас — будто пытался понять, что мы делаем в его доме.

А потом упала Таня. Она помогала успокоить Олю, держала её за правую руку, что-то шептала подруге на ухо. Но вдруг побелела вся, покачнулась, привалилась к стенке. И медленно сползла на пол.

— Да она же вся горит! — прокричала Катя, пытаясь поднять Таню.

И вновь я вспомнил Карпа.

Оставить Олю мы не могли — она задыхалась, хрипела, размахивала освободившейся рукой, била ей в дверь. Бросать Таню тоже было неправильно. Так что мы, отринув нерешительность, по-борцовски сгребли девчонок и потащили их в комнату: Димка нес Олю, схватив её поперек туловища, — она была похожа на оживший манекен; я забросил Таню на плечо, как большую тряпичную куклу.

Минтай посторонился. Он не мешал нам, но и помогать не собирался.

Димка скинул Олю на диван, сел сверху, стал несильно хлопать её по щекам, что-то сердито приговаривая. Таню я положил в кресло — она уже приходило в чувство. Катя металась меж нами какое-то время, потом убежала искать в доме воду и увела с собой Минтая. Их не было несколько минут. За это время и Таня очнулась, и Оля почти успокоилась — она только всхлипывала, словно икала, и глядела на нас испуганными круглыми глазами.

— А вдруг они все выжили? — поглаживая её руку, приговаривал Димка. — Мы вот выжили. Вдруг и они тоже. Почему бы и нет? Вполне возможно…

Он говорил о родителях Оли. И, наверное, о её молодом человеке.

— Ты правда так думаешь? — Оля приподняла голову, потянулась к нему. А он наклонился к ней. И мне показалось, что они сейчас поцелуются.

— Правда, — сказал Димка.

Уж лучше бы он промолчал. Но Оля не заметила фальши в его голосе — наверное, она очень-очень хотела ему верить.

И они не поцеловались — почему-то это было для меня важно.

На кресле завозилась Таня. Села, дрожащими руками опираясь на подлокотники, от моей помощи отказываясь. Поднесенный стакан с водой приняла и долго пила мелкими глотками, запрокинув голову, закрыв глаза. Она взмокла, белое лицо её снова зарделось — это был румянец лихорадки. И я всё удивлялся: почему никто не вспоминает про Карпа?!

— Вода из колодца не качается, — подал голос Минтай. — Придется доставать ведром.

Кажется, сейчас только это его и заботило.

— Идиот, — прошептал я. — Боже, какой же он идиот.

Минтай не мог не слышать меня. Но отвечать он не стал — и, наверное, правильно сделал. Он просто повернулся и ушел, не обращая внимания на призывы Димки наконец-то отправиться за оружием.

Примерно через полчаса, затопив чугунный каминчик и устроив перед ним девчонок, мы отыскали Минтая в комнате второго этажа. Он крепко спал или делал вид, что спит, — мы так и не смогли его растолкать. Катя, играя роль верной возлюбленной, осталась возле своего спящего принца, а Димка и я, решив не ждать дозволения хозяина, отправились изучать его владения.

Мы облазили весь дом — он оказался невелик. Димка, на окна и двери указывая, объяснял, как надо держать оборону против правильных зомби — не тех, что вышли на улицы нашего города, а киношных, из фильмов Фульчи, Ромеро и Рейми.

Потом мы выбрались на улицу. Найденными в прихожей ключами открыли осиротевший гараж, распахнули ворота, чтобы внутри стало светло, провели быструю ревизию. Места здесь было только для одной машины, и мы, бросив жребий, загнали под крышу «мазду».

— Давай постоим тут немного, покурим, — предложил выбравшийся из автомобиля Димка. Он спиной привалился к воротам, достал сигареты и добавил:

— Разговор есть.

Я не курил, но постоять и поговорить был, в общем-то, не против. Я догадывался, что речь пойдет о Тане, о её внезапной болезни.

Но я ошибся.

— Оставь Олю мне, — сказал Димка, крутя в пальцах пластмассовую зажигалку. Мне вспомнилось, как в общажных драках мы зажимали в кулаках такие же вот зажигалки, чтобы удар получался тяжелей и жестче.

— Что?

— Оставь мне Олю, — повторил Димка. — Я хочу с ней быть. Хочу, чтобы она была со мной. Понимаешь? А ты мешаешься. Ты всё время, постоянно мне мешаешь!

Я даже немного растерялся от его напора. Поднял руки, словно в плен сдавался:

— Я и не думал вам мешать.

— Да ты постоянно около неё трёшься! — Димка сплюнул на пол. — Взял под крылышко, тоже мне, папик нашелся… Оля — моя. Давай договоримся. Без обид. Как мужик с мужиком.

— Говорю же: я и не думал… — Я осекся, вспомнив и осознав, что всё-таки думал… Думал! Думал! И не один раз. Много. Постоянно.

Димка, сощурясь, глядел куда-то в сторону, раздувал ноздри.

— Мне и в голову никогда не приходило к ней клеиться, — соврал я.

— Вот пусть и дальше не приходит, — сказал Димка. Он сделал пару глубоких торопливых затяжек, выбросил недокуренную сигарету и протянул мне руку:

— Ты извини, что я так жестко… Просто… — Он дернул плечом, не зная, как объясниться.

— Да всё понятно, — сказал я и пожал ему руку.

— Ну, замечательно.

Мы смотрели друг другу в глаза, улыбались. Но нам обоим было ясно — в том, что сейчас произошло, не было ничего замечательного. Мы словно бы разбили нечто ценное, очень редкое и хрупкое, то, что всегда было с нами, к чему мы привыкли, и на что уже не обращали внимания — пока оно не разбилось.

— Если хочешь, — сказал Димка, — я помогу тебе вернуть Катьку.

Я помотал головой: