А потом мы как-то выползли на совершенно разбитую окружную дорогу, по которой лет десять кроме заблудившихся дальнобоев никто не ездил, и понеслись на запад, испытывая машины на прочность и отрываясь от преследователей. Две длиннолапые твари, которых мы позже назвали мангусами, упорно не хотели нас отпускать, но в конце-концов отстали и они.

Когда мы въехали в пригород, за нами никто не гнался.

Местечко Ухарово, где у Минтая был дом, находилось совсем уже рядом.

То, что Таня неважно себя чувствует, я заметил еще в машине. Поначалу я всё списал на шок от увиденного и пережитого, ведь Оля выглядела не многим лучше.

Но, пробираясь по тесным улочкам Ухарова, я вдруг расслышал, как хрипло и гулко, будто в бочку, кашляет Таня. Она кашляла уже давно — всю дорогу. Но я только сейчас обратил на это внимание. И уже не мог переключить свое мысли на что-то другое.

Таня кашляла, чихала, хлюпала носом. Дрожащей рукой она вытирала со лба испарину. Взгляд ее был затуманен.

Мне вспомнился Карп…

Следуя за Димкиной «маздой», я повернул налево, съезжая с асфальта на гравий. Заборы сразу стали пониже и поскромней; особняки и коттеджи, хаотично разбросанные по разномастным участкам, сменились тесными рядами изб и щитовых домиков. Вычурные новострои встречались и здесь, но они придерживались единого порядка — из общей линии сильно не выбивались, башенками и каминными трубами высоко не поднимались. Тут еще кое-где лежал снег — под кустами, у заборов, за гаражами и сараями. На проводах и деревьях, на коньках крыш сидели птицы: грачи, галки и вороны. Мне казалось даже, что здесь по-деревенски пахнет навозом и весенней прелой землей, но это был, конечно же, обман чувств — мы все еще находились в городе, и даже не на самой его окраине.

«Мазда», моргнув поворотником, съехала к обочине. Встала у зеленого забора, практически прижавшись к нему боком, уткнувшись помятым, поломанным бампером в куст ирги, похожий на разваливающийся веник-голик. Я проехал чуть вперед, остановился за калиткой и не стал так сильно жаться к забору — вряд ли моя машина могла кому-то помешать.

Мы были настороже, выбираясь из автомобилей, но нападения, все же, не ждали. Ни один обращенный не встретился нам, когда мы катились по зловеще тихим улочкам. И в этом не было ничего удивительного. Каждый участок был отделен от соседних высоким (выше человеческого роста) забором. Люди здесь жили как звери в зоопарке — всяк в своей клетке, в своем вольере. Тот, кто был победней, строил загородку из горбыля. Кому хотелось красоты, копил деньги на профнастил или струганные доски. А хозяева особняков и коттеджей огораживались кирпичом и бетоном, словно замуровывали себя в своих не таких уж и великих владениях.

Глухие высокие заборы, калитки и ворота, запертые изнутри, — это первое, что отличает коттеджный поселок от настоящей деревни. И в этом плане дом Минтая из окружения не выделялся — через стальные листы забора не то что зомби, Джекки Чан бы не перебрался. Крашеная калитка с намертво приваренным почтовым ящиком была под стать изгороди — такая же ядовито-зеленая, тяжелая, высокая, двумя замками оборудованная, не считая могучей задвижки на внутренней стороне. Минтай долго гремел ключами: один из замков не поддавался. Мы топтались рядом, сопели, порывались как-нибудь помочь — нам всем не терпелось попасть в дом. Только Димка держался в стороне, присматривая за дорогой и соседними участками.

Он последним ушел с улицы. Уже тогда Димка чувствовал неладное — позже он признался нам в этом. Он только не мог понять, что именно его тревожит — потому и не стал беспокоить нас.

Глупо переживать из-за каких-то неясных предчувствий, когда мир людей обернулся миром чудовищ, — так решил Димка.

Нам потребовалось немалое пережить, чтобы понять ошибочность и порочность этого утверждения. В деле выживания мелочей не бывает. И то, что я теперь называю шопотом подсознания, а Димка называл нутряным чутьем, порой оказывается полезней и верней всех прочих чувств.

— Ты уверен, что в доме никого нет? — Димка ограничился этой фразой, чтобы успокоить свое «нутряное чутье».

— Уверен, — ответил Минтай. — Я живу один.

Такая аргументация показалась мне сомнительной, но я смолчал, решив про себя, что буду держаться настороже. Кажется, потихоньку я начинал привыкать к новой жизни.

Двухэтажный дом Минтая смотрелся неуместно ярко и празднично. Выкрашенный в желтое и коричневое, с красной трубой на рыжей псевдочерепичной крыше, с черным кованным флюгером, который, кажется, всегда показывал на юг, — такому домику самое место на рекламном плакате или заграничной открытке. И совсем не верилось, что в одной из комнат этого теремка то ли повесился, то ли застрелился кто-то из прежних хозяев.

— Сосед твой где живет? — спросил Димка, едва оказавшись на внутреннем дворе.

Минтай снимал навесной замок и на вопрос не ответил, лишь неопределенно махнул свободной рукой и промычал что-то. Я посмотрел на него, и сразу понял, что ему теперь всё глубоко безразлично — он получил желаемое, добрался, куда ему было нужно. Больше его ничто не интересовало. И он, кажется, действительно верил, что скоро по улицам на грохочущих танках и бронетранспортерах проедут спасатели — нужно только их дождаться, и тогда всё сразу наладится.

— Добыть оружие надо как можно скорей, — волновался Димка. — Сейфы, возможно, вскрывать как-то придется. Нечего время терять!

Минтай ушел в дом, даже нас за собой не позвав, только Катю перед собой пропустив. Это меня взбесило, а Димка, кажется, и не заметил ничего. Он всё бегал по двору, выглядывая, в каком же доме из соседних могут скрываться огнестрельные сокровища.

Димка не обращал внимания даже на то, что листы профнастила защищали дом лишь спереди, со стороны дороги. Остальной забор был сбит из досок. Их недавно покрасили, но я видел, что доски эти подгнили — некоторые, как мне показалось, можно было выбить ладонью. Минтай обманул нас, когда говорил про глухой металлический забор.

А вскоре вскрылся и второй обман — дизельного генератора у Минтая не оказалось.